Запад мы не любим, точнее, опять не любим. На повестке дня «сбережение культурной самобытности и укрепление собственных культурно-нравственных ценностей».  Азия, одним словом…  

Про Махатму Ганди вот вспомнили. Многие даже зрительно представляют себе фигуру «человека с паломническим посохом, в традиционных одеждах отшельника», который вот уже почти 20 лет тщетно пытается перейти Ломоносовский проспект. 

Отношение европейских интеллектуалов к этому философу-толстовцу и вдохновителю национально - освободительных движений сильно зависело от степени знакомства с предметом.

Взгляд ученого-гуманиста: «Моральное влияние, которое Ганди оказал на мыслящих людей, является намного более сильным, нежели кажется возможным в наше время с его избытком грубой силы. Мы признательны судьбе, подарившей нам столь блестящего современника, указывающего путь для грядущих поколений» (Альберт Энштейн). 

Взгляд перспективного политика:  «…тревогу и отвращение внушает вид Ганди – мятежного юриста, ныне выступающего в качестве факира того типа, который широко распространен на Востоке, поднимающегося полуголым по ступеням дворца вице-короля с тем, чтобы, руководя кампанией несотрудничества и гражданского неповиновения, на равных вести переговоры с представителями короля-императора» (Уинстон Черчилль).

Взгляд писателя-современника, еще не вполне утрамбованного советской цензурой: «…в большом зале сидели кавказцы в черкесках, афганцы с чалмами в клеенчатых  халатах,  бухарцы в ярких тюбетейках, персы в фесках... У всех были приколоты на груди портреты Карла  Маркса, с его патриархальной  бородой. В середине восседал товарищ просто в пиджаке и читал резолюции. Делегаты кивали головами, прикладывали руку к сердцу  и всячески одобряли мудрые тезисы…  перс, сидевший в заднем ряду, выслушав доклад о последствиях экономического кризиса,  любезно сказал молодому индийцу: «Очень приятно англичанина резать», –  на что тот, приложив руку к губам, шепнул: «Очень». (Илья Эренбург, «Хулио Хуренито»).

А вот текст первоисточника: «Несотрудничество (noncollaboration) – это наиболее эффективный метод формирования общественного мнения;  несотрудничество – это и дисциплинарная мера, и жертва, и требование уважения собственных позитивных взглядов, несотрудничество – это движение, направленное на то, чтобы побудить англичан сотрудничать с нами на почетных условиях или уйти из Индии» (Махатма Ганди).

Сотрем случайные черты, давно утратившие  историческую антиколониальную актуальность,  и увидим,  что правильный перевод термина noncollaboration был найден совсем недавно: не какое-то там корявое «несотрудничество», а вдохновенная суверенная демократия! Теперь все ложится, как по нотам:

во-первых, дисциплинарные меры (во множестве уже принятые и горячо одобренные населением);

во-вторых, жертвы (пока немногочисленные, но лиха беда начало…);

в-третьих, требование уважения собственных позитивных взглядов («… после того как британские власти позволили собраться на своей территории значительному количеству проходимцев, жуликов и террористов, они создали условия, в рамках которых подвергаются опасности жизнь и здоровье самих подданных Великобритании, и вся ответственность за это лежит на британской стороне»);

в-четвертых, движение, направленное на то, чтобы побудить англичан (как и прочих чужих) сотрудничать с нами на почетных условиях (куда не надо – не соваться, кого надо – выдать, кого не надо – не беспокоить попусту);

и, наконец,  движение, направленное на то, чтобы побудить «дядей в пробковых шлемах» уйти отовсюду, куда мы их не звали.

Так что прозвучавшая на днях горькая жалоба, что, мол, «после смерти Махатмы Ганди поговорить не с кем», видимо, не в полной мере была понята пишущей и читающей публикой.

Отмечу для аккуратности, что гандийский тип миропонимания (видимо, в силу тех же трудностей перевода) реализуется у нас без должной цельности,  что невольно приводит к некоторому снижению жанра. Ганди, как известно, оставил после своей кончины «две пары сандалий, очки, посох, постель на полу и стопку книг».

Про хана Сары-Кене не вспоминал никто. Да и памятник ему в Москве еще не поставлен.

Между тем, этому мифическому герою Олжаса Сулейменова принадлежит бесспорный приоритет на некоторые актуальные ныне политические идеи. В частности, вождь скифов первым озаботился проблемой экспорта биоматериалов и ввел соответствующие запреты: «… не отдавайте семени чужим, не делайте врагов себе подобными».

Исходя из архаической нерасчлененности PR-слогана и руководства к действию,  хан одновременно счел это суровое правило своим обетом, данным подведомственному скифскому народу.  Эта привело к трагическим последствиям. Вот как поэт описывает печальную судьбу своего героя:

«Он мог бы жить в плену немало лет,

Ему в шатер водили царских дев,

Чтоб, семя скифское заполучив,

Мир покорить могли они, чужие.

И отвергал их, давший нам обет,

Кинжал подняв, отсек источник бед».

В нашем политическом обиходе активно присутствуют (правда, без ссылки на первоисточник) обе скифские темы. Во-первых, кинжал, отсекающий «источник бед»: «…я порекомендую сделать операцию таким образом, чтобы у вас уже ничего не выросло». Во-вторых, упомянутые экспортные ограничения: «Во всех странах (начиная со скифов – М.А.) существуют определенные правила …, связанные с вывозом органов, тканей и так далее. Это довольно чувствительная вещь…».

Отмечу, что «скифский» тип миропонимания, так же как и гандийский,  реализуется у нас без должной цельности. Это позволяет избегать трагических последствий,  но порождает достаточно неожиданные смысловые стыки:

 «Кинжал подняв, отсек источник бед»,

«Это довольно чувствительная вещь. Но, где он, этот диагноз? Покажите мне статистику о том, что кому-то поставили правильный диагноз в результате этой работы».

Не хотел бы утомлять читателя дальнейшими историко-культурными подробностями предстоящего всем нам путешествия по Азии. Не берусь также прогнозировать, как далеко зайдем: до Астаны и Ашхабада или же сразу до Пхеньяна.

Напомню только назидание классика: «в Азии сапоги –  первое, что крадут…».  И от себя добавлю: маршальские сапоги, в отличие от «двух пар сандалий, очков и посоха» – с особенным азартом и удовольствием. Так что если кому-то особенно дорого это специфическое имущество, то даже его лучше хранить на Западе.