Споры вокруг национал-оранжизма имеют для российской оппозиции принципиальный характер. Дилемма проста – либо признать, что часть националистов, находящаяся с некоторых пор в оппозиции Владимиру Путину, является закономерной составляющей российской демократической оппозиции. Либо отвергнуть попытки использовать националистическую риторику как несовместимую с европейскими ценностями свободы и демократии.

Доводы сторонников коалиции с национал-оранжистами весьма прагматичны. Во-первых, путинский режим воспринимается ими в качестве абсолютного зла – а раз так, то любой союзник в борьбе с ним представляется, по крайней мере, злом меньшим. Все идеологические споры следует отложить на период после прихода к власти. Не следует пренебрегать партнерами, способными внести свой вклад в общую борьбу – даже если партнеры высказывают идеи, которые в современном демократическом мире считаются неприличными.

Довод этот для российской оппозиции не нов. Еще лет сто назад либеральные политики считали, что Ленин им ближе, чем Столыпин (хотя и не любили ни того, ни другого). Столыпин для них был только «вешателем», только автором незаконного «третьеиюньского переворота», только главой правительства, которое целенаправленно выдавливало из политики лидеров либерального движения, только министром, под руководством которого была сформирована лояльная власти Дума (не правда ли, знакомые претензии!). Ленин же выглядел хотя и малоприятным, но достаточно безобидным эмигрантским публицистом, который желчно критиковал нелюбимое либералами столыпинское правительство. Неудивительно, что когда накануне Первой мировой войны под эгидой одного из думских лидеров Александра Коновалова создавался консультативный орган, объединивший различные антиправительственные силы, большевиков туда позвали как нормальных представителей оппозиции. Менее чем через четыре года благодарные ленинцы отправили Коновалова в Петропавловскую крепость – вместе с другими министрами Временного правительства.

Второй довод состоит в том, что в России должны действовать другие «правила игры», чем в Европе. Россияне на сколько-нибудь обозримую перспективу разочаровались в демократических ценностях, зато готовы аплодировать националистам. А раз так, то почему бы не воспользоваться подобными общественными настроениями? Тем более что ведь и в демократической Европе в последнее время происходят аналогичные процессы – вот французы проголосовали за Саркози, который обещал прижать иммигрантов. Чем мы, в конце концов, хуже?

Мало того, что этот аргумент циничен, он еще и неверен с прагматической точки зрения. Переиграть ДПНИ на поле антииммиграционной риторики невозможно – значит, придется плестись в хвосте у «беловцев», легитимируя при этом их выпады против иммигрантов (как это произошло и с «Русским проектом» «Единой России»). Обойти ДПНИ в вопросе борьбы с иммиграцией может только власть – и то потому, что она имеет рычаги для принятия конкретных решений, а не только для сотрясения воздуха громкими заявлениями. Впрочем, успех власти в этом сложном вопросе не предрешен – апрельский опрос «Левада-центра» показал, что 26% респондентов прогнозируют увеличение уровня преступности после вытеснения продавцов-иностранцев с российских рынков. И лишь 20%, вслед за инициировавшей это мероприятие властью, полагают, что преступность снизится.

К тому же антииммигрантская тема находится на периферии общественных настроений. Действительно, она актуальна для Москвы (где еще в брежневские времена не любили приезжих, в том числе и москвичи в первом-втором поколении, сами недавно бывшие «лимитчиками») и для ряда регионов, в которых произошли конфликты на межнациональной почве. При этом, однако, внимание к этой теме носит противоречивый характер – когда появляются информационные поводы, она становится особенно значимой для людей, но проходит немного времени, и «иммигрантский» вопрос отходит на второй-третий план. Кстати, аналогичные процессы происходят и в других странах – в той же Франции тема иммиграции носила второстепенный характер на президентских выборах нынешнего года.

Кроме того, когда россиян спрашивают о наиболее волнующих их проблемах, «иммигрантская» тема, как правило, значительно уступает другим, куда более важным. Возьмем данные майского опроса ВЦИОМ: на вопрос о том, какие две самые важные проблемы стоят сейчас перед страной, 30% респондентов назвали рост цен и инфляцию, 29% — преступность. Общая ситуация в экономике особенно волнует 27%, жилищную проблему выделили 25%, безработицу – 21%. Тему иммиграции к первоочередным вопросам отнесли 2% опрошенных (14-е место). Напомним, что успех «Родины» на парламентских выборах 2003 года в значительно большей степени был связан с популистской антиолигархической кампанией Глазьева, чем с националистической риторикой Рогозина.

Что же до аналогий с Саркози, то это — сложная тема, имеющая столь важное значение для российской политики, что ее следует рассмотреть отдельно, чем автор данного текста и намерен заняться в самое ближайшее время.

Третий довод также связан с межстрановыми сравнениями – только не с Францией, а с более близкой нам Украиной, где, по мнению г-на Белковского, «оранжевая» коалиция в 2004 году состояла из левых (сторонников Тимошенко) и националистов («Нашей Украины» Ющенко). Чем ни повод для российской оппозиции перестать пренебрегать «национально ориентированными» союзниками? Однако характеристика украинской оппозиции от Белковского мало чем отличается от пропагандистских мифологем 2004 года о грядущем уличном столкновении сил добра (православных донецких шахтеров) и сил зла (униатских экстремистов из УНА-УНСО), которое и должно будет определить судьбы Украины на ближайшее столетие. На самом деле «Наша Украина» генетически связана с украинским национальным движением, но для нее приоритетны европейская идея и политический либерализм. Как, кстати, и для многих политиков из стран Центральной и Восточной Европы, начинавших свою карьеру в национально ориентированных организациях, а сейчас «вписавшихся» в европейский политический класс. Что же до Тимошенко, то в ее кредо столь причудливо перемешались левые и правые составляющие, что относить ее к левым силам (и проводить какие-либо параллели с коммунистами 1996 года) также некорректно. Так что украинская аналогия тоже не работает.

Наконец, четвертый довод – о хотя бы частичной общности интересов демократов и оппозиционных националистов. Они не только против власти, но и выступают в поддержку многих вполне демократических ценностей. Например, защищают свободу слова и суд присяжных. Не свидетельствует ли это о процессе приобщения националистов к современному демократическому обществу, который делает их совместимыми с либерально мыслящими людьми?

Не свидетельствует. Для либералов политические свободы – безусловная ценность. Для националистов же свобода слова означает право на ксенофобскую агитацию, на отрицание Холокоста, на разжигание межнациональной вражды. В этом отношении, кстати, современная Россия куда «прогрессивнее» Европы – но националистов даже минимальные ограничители все равно не устраивают. Точно так же и суд присяжных для националистов выгоден, только пока он оправдывает подсудимых типа Ульмана. Когда же присяжные начнут признавать их виновными, не будет более решительных критиков «суда улицы», чем националисты. Пока националисты в оппозиции, они являются и сторонниками свободных демократических выборов – но исторические прецеденты свидетельствуют о том, что, придя к власти, они стремятся исключить всякую возможность потерять ее в ходе очередного всенародного голосования.

Национал-оранжизм, таким образом, совершенно не совместим ни с либерализмом, ни с демократией. Представляется, что для российской оппозиции это тупиковый путь: нечто вроде огня, который в прошлые века зажигали близ приморских скал предприимчивые люди, стремившиеся выдать его за маяк и погубить торопящийся в порт корабль.

 

Автор — заместитель генерального директора Центра политических технологий