О героическом соблюдении закона
Рассекречивание документов времен Великой Отечественной войны, находящихся в ведении Минобороны – событие, безусловно, благое. Можно только согласиться с положительными оценками деяния нового министра. Но повода для чрезмерного восторга нет. Министр просто прекратит многолетнюю профанацию действующего законодательства. Да и то частично.
Действительно, рассекреченные документы могут серьезно заинтересовать историков. Больших сенсаций, будоражащих общественное мнение, в них, как представляется, нет, но источниковая база для написания исторических монографий, безусловно, расширяется. Гриф секретности снимается, в частности, с документов Генштаба, фронтов, армий, соединений, политических и кадровых органов, военных госпиталей. Впрочем, пока не рассекречены документы военных трибуналов, но, как утверждают архивисты из системы Минобороны, только потому, что они находятся в ведении Главной военной прокуратуры и Главного управления деятельности военных судов. Если те не будут против, то возможно снятие грифа и с этих документов.
Таким образом, речь идет о рассекречивании интересных, но все же достаточно рутинных источников. Документы Главного разведуправления под действие приказа не подпадают. Останутся секретными относящиеся к военным вопросам источники, которые хранятся в архивах, не подчиняющихся Минобороны. А это, насколько можно судить, наиболее важные документы, позволяющие понять механизм принятия решений «на самом верху» — на уровне сталинского Государственного комитета обороны. Равно как и документы деятельности репрессивных органов, оказывавших в те годы огромное влияние на армейскую жизнь. Понятно, впрочем, что решения о рассекречивании таких материалов не в компетенции министра Сердюкова.
Однако самое интересное, на мой взгляд, в министерском приказе то, что он лишь подтвердил право исследователя на получение информации, которая, в принципе, и так должна была находиться в открытом доступе уже в течение многих лет. Обратимся к Закону о государственной тайне Российской Федерации, принятому в 1993 году. В его статье 13 («Порядок рассекречивания сведений»), в частности, говорится: «Срок засекречивания сведений, составляющих государственную тайну, не должен превышать 30 лет. В исключительных случаях этот срок может быть продлен по заключению межведомственной комиссии по защите государственной тайны». Таким образом, в нынешнем году должны быть преданы гласности документы, относящиеся к 1977 году, исключая те из них, которые мотивированно оставлены на закрытом хранении. Однако министр обороны только сейчас передал в пользование историкам документы многолетней давности.
Дело в том, что в дополнение к закону были изданы правила рассекречивания, которые предусматривают, что снятие грифа секретности должно производиться по решению специальной комиссии. На первый взгляд, ничего страшного в этом нет, но на самом деле этот принцип фактически обессмысливает норму закона о 30-летнем сроке. Комиссии состоят из живых людей, и они физически не могут принять решение по каждому архивному делу, не говоря уж о каждом отдельном документе. Даже если они будут работать днями и ночами, с перерывом на принятие пищи и краткий сон, потребуются годы, чтобы разобраться с миллионами бумаг, засекреченных еще в советское время. Понятно, что российские чиновники не обладают таким энтузиазмом – более того, специалисты отмечают, что процесс рассекречивания еще во второй половине 90-х годов существенно замедлился.
В европейских странах принят совершенно другой принцип – рассекречивание происходит автоматически, а государственные органы решают лишь вопрос о продлении сроков секретного хранения документов, обнародование которых может нанести ущерб безопасности страны. Понятно, что такое продление надо обосновать серьезными доводами. Нетрудно заметить, что именно этот принцип заложен и в российском законе 1993 года. Однако, как мы отмечали выше, на практике он не реализуется. Министр Сердюков, таким образом, просто выполнил норму закона, решительно приказав снять гриф секретности с документов, которые и так должны были рассекретить уже давно. При этом изменения в правила рассекречивания, приводящие их в соответствие с действующим законодательством, так и не были внесены. Таким образом, вопрос о снятии грифа секретности с документов, как и раньше, зависит от доброй или недоброй воли конкретного государственного администратора. А ведь гриф «секретно» до сих пор находится на многих документах, важных для отечественной истории и не представляющих никакой угрозы для национальной безопасности.
Есть еще одна серьезная проблема. В федеральном законе «Об архивном деле в Российской Федерации» (статья 25 часть 3) содержится норма об ограничении на доступ к архивным документам, содержащим сведения о личной и семейной тайне гражданина. Такие документы могут быть открыты для исследователей только через 75 лет после их создания. Норма вполне либеральная – вряд ли кому-нибудь будет приятно узнать из публикаций историков о своих болезнях или подробности интимной жизни. Однако практика свидетельствует о крайне расширенном понимании «личной тайны» ведомственными архивистами. Вот свидетельство исследователя Никиты Петрова от 2001 года: «В Российском государственном военном архиве (РГВА) регулярные отказы в выдаче давно рассекреченных (еще в 1992 г.) дел по мотивам содержания в них «тайны личной жизни» сегодня стали правилом».
Допустим, рассекретили по решению министра Сердюкова документы о деятельности какого-нибудь командира дивизии или армии. А в них содержатся негативные характеристики его деятельности – мол, нерешителен, порученные задания провалил, а то и алкоголем злоупотребляет. Для историков – ценнейшая информация, позволяющая хотя бы частично понять причину неудач вверенных данному военачальнику войск. По действующему законодательству, такая информация личной тайной не является. А что придет в голову ведомственному архивисту, считающему, что о заслуженном человеке можно говорить или хорошо, или ничего? Вот и следуют отказы излишне любопытным исследователям.
Нелепо? Но не нелепо ли, что только в декабре 2004 года по настоятельной просьбе исследователя Георгия Рамазашвили Архивная служба Вооруженных сил рекомендовала сотрудникам Центрального архива Минобороны не проводить проверку записей в рабочих тетрадях пользователей, сделанных при работе с несекретными документами. Рамазашвили изучал в архиве материалы о судьбе своего двоюродного деда – летчика, погибшего во время войны – и в один прекрасный день его тетрадь изрезали ножницами, изъяв текст советской листовки на немецком языке, которую наши самолеты разбрасывали весной 1942 года над оккупированной территорией. Тоже, наверное, личные тайны или государственные секреты, по недоразумению оказавшиеся в открытом доступе. А что было бы, если исследователь оказался бы не столь настырным и не добрался бы до военного архивного начальства? (Кстати, когда его права в очередной раз ущемили, он обратился в суд.) Можно не сомневаться, что проверки личных записей велись бы до сих пор.
Таким образом, мало издать хорошее распоряжение – надо еще проследить за его выполнением, так как отечественная правоприменительная практика (в том числе и в архивной сфере) способна испортить любое благое начинание. А нормальное стремление соблюдать закон, «подправленный», как это принято в России, подзаконными актами, признается чуть ли не геройским поступком.
Автор — заместитель генерального директора Центра политических технологий
