"Второй штурм Красной мечети", — сказал мой хороший пакистанский приятель, известный журналист (назовем его Хасан), когда толпа журналистов двинулась на армейский блокпост. Дело было на следующий день, после того как военный спецназ добил укрывшихся в мечети исламистов, и пресса стремилась своими глазами увидеть, как теперь выглядит одна из самых известных мечетей Исламабада, а также расположенное рядом крупнейшее в мире женское медресе «Джамия Хафса».
Местных журналистов задело, что первыми к тому, что осталось от медресе и от мечети отправились крупнейшие западные информагентства и телекомпании.
Представителей иностранных "медиа-китов" долго осматривали, заставляли вынимать из карманов металлические предметы, проверяли документы, сверяли со списком и пропустили первыми. Потом известный всем исламабадским журналистам майор Мурад из армейской пресс-службы, посмотрев на напряженную толпу оставшейся прессы, устало сказал: "Давайте, проходите". Добавив: "А то ведь снесут все ограждения". Местных журналистов даже проверять не стали. А я, пока мы шли к Лал Масджид (Красной мечети), по дороге все вспоминал, как на открытии одного из Московских авиакосмических салонов какой-то тоже майор в черных очках кричал своим подчиненным, указывая на группу журналистов: "Гоните эту толпу подальше!"
Это я вот к чему. В последнее время Пакистан стал для российских телеканалов и печатной прессы чем-то вроде дежурного ужастика. События в Красной мечети едва не потеснили по популярности новый фильм про Гарри Поттера. Достается и гражданским свободам в этой стране — недавно какой-то международный орган поставил Россию по уровню свобод в одну группу с Пакистаном. "Дожили, — грустно прокомментировал один коллега-обозреватель, — По уровню свободы слова мы достигли Пакистана!"
Достигли? М-да…Вообще-то Пакистану и его столице Исламабаду не привыкать к массовым выступлениям, хотя то, что произошло вокруг Красной мечети и медресе «Джамия Хафса», когда исламисты вступили в вооруженное противостояние с властями, стало событием исключительным. Но сторонники радикальных религиозных партий бушевали и раньше, например, в начале прошлого года, когда в Европе стал развиваться скандал с карикатурами на пророка Мухаммеда. На улицах пакистанской столицы демонстрации исламистов разгоняли слезоточивым газом, шли стенка на стенку толпа и вооруженные щитами и дубинками полицейские, а в воздухе висели тучи камней (которые выросшая на крикете пакистанская молодежь метает удивительно сильно и точно).
Во время одной такой демонстрации, когда исламисты шли в сторону дипломатического анклава, где расположены иностранные посольства, несколько журналистов, в том числе и я, оказались между группой демонстрантов, выскочивших в тыл полиции из небольшого переулка, и отрядом полицейского спецназа. Над головой засвистели камни. "Пресса, пресса!", — тут же крикнул оказавшийся по близости мой приятель Хасан. "Прессу не трогать!", — пронеслось по рядам исламистов. "Осторожно, там журналисты!", — послышалось со стороны полиции.
Но настоящей ареной для демонстраций протеста пакистанская столица стала весной, после того как 9 марта президент страны генерал Первез Мушарраф отправил в отставку верховного судью Ифтихара Чаудхри, обвинив того в злоупотреблениях. Оппозиция тут же вышла на улицы: по мнению лидеров оппозиционных партий, генерал-президент решил отодвинуть судью, подчас позволявшего себе демонстрировать несогласие, чтобы предотвратить предвыборные проблемы. В этом году в Пакистане ожидаются всеобщие выборы, Мушарраф хочет идти на них, не снимая военной формы (вновь избраться президентом, сохранив за собой пост командующего армией, что противоречит закону). А не вписанный в "вертикаль власти" Верховный суд мог если и не сорвать такие выборы, то по крайней мере попортить Ифтихара Чаудхри военным властям нервы.
Интересно, что на улицы выходили не только представители светской оппозиции, но и члены альянса шести ведущих исламских партий Пакистана "Муттахида маджлис-е амаль" (ММА). Этим-то, казалось, вообще протестовать нечего — у ММА нет причин любить Верховный суд. В свое время высший судебный орган отменил ряд новых законов, принятых в Северо-западной пограничной провинции (в провинциальном парламенте которой исламские партии имеют большинство). Так исламисты хотели ввести в провинции надзорный шариатский орган, своего рода "шариатскую полицию", установить еще ряд запретов, но Верховный суд не позволил. "Президент нарушил закон — он не может отправить в отставку верховного судью, ведь его выбирает коллегия Верховного суда!", — объяснил мне участник демонстрации протеста, стоявший с флагом альянса исламских партий. "Мы не за Чаудхри, мы протестуем против нарушения закона. Все, даже президент, должны соблюдать закон", — добавил этот талибского вида бородатый молодой человек в черной чалме, чем совершенно меня потряс. Но эти весенние демонстрации запомнились другим. Прежде всего, стычками с полицией. Пакистанские частные телекомпании и газеты уделили большое внимание этим демонстрациям и действиям полиции. Особенно критике полицейских, которые и впрямь действовали жестко. В ответ в середине марта группа полисменов устроила погром в исламабадских офисах крупной частной телекомпании GEO-TV и одной из ведущих англоязычных газет The News. Полиция лупила дубинками мебель, досталось и журналистам. Полисмены, естественно, заявили, что ищут каких-то преступников, якобы вбежавших в здание. Но все поняли, что полицейские руководители города решили "наказать" журналистов за освещение кампании протеста против отставки верховного судьи Чаудхри. Вся пресса была возмущена.
На следующий день президент Пакистана, генерал, пришедший к власти в результате военного переворота в 1999 году, и которого оппозиция называет "убийцей демократии", выступил по телевидению и официально принес извинения журналистам страны.
"Я хочу объявить нации, что суть наших реформ включает свободу слова, свободу мнений и свободу прессы", — заявил Мушарраф. "То, что произошло, не должно было произойти. Мы поддерживаем свободу журналистики", — добавил он и пообещал, что власти проведут расследование "противоправных действий представителей полиции". Каких-то полицейских чинов, правда, низкого разряда и впрямь уволили.
Реакция прессы была бурной и, на мой взгляд, подчас несколько своеобразной. Так заголовок одной из статей на первой полосе пострадавшей The News — напомню, одной из самых тиражных газет Пакистана — гласил: "Мушарраф пахнет крысой". Автор (правда, говорят, лично пострадавший при погроме) возмущался, что власти не взяли на себя ответственность за эту акцию, а списали все на "стрелочников".
Журналист Хасан был даже несколько смущен. Он тоже не сторонник Мушаррафа, но решил, что это все-таки грубовато: "У вас, в европейской стране, такое невозможно?" "У нас такое совершенно точно невозможно!", — абсолютно искренне ответил я. И еще сказал, что в какой-нибудь публикации  обязательно расскажу об этом.
С Хасаном мы часто спорим, я говорю ему, мол, светские режимы Пакистана, ту же Беназир Бхутто или Наваза Шарифа также обвиняли в коррупции и некомпетентности, примерно в тех же выражениях. "Это правда, но страна постепенно училась бороться со всем этим, обращаться в суды, выходить на улицы с протестами, наконец. А не ждать, когда придет генерал и начнет наводить свою справедливость, нарушая закон и устанавливая свой, кивая на государственные интересы, — возмущается мой приятель. — Это кончается Красной мечетью".
Оппозиция полагает, что власти несут ответственность за трагедию Лал Масджид (Красной мечети). Власти подозрительно долго терпели выходки исламистов, которые затевали массовые акции прямо посреди столицы: то сожгут видеодиски, сложив огромный костер из индийской и голливудской кинопродукции. То захватят каких-то женщин и обвинят тех в проституции, заявив, что вся полиция куплена и лишь исламские силы способны навести порядок. Противники режима полагали, что режим был заинтересован в этих демаршах, устраиваемых студентами и студентками религиозных училищ. Мушарраф всегда имел возможность сказать Западу: "Вы меня критикуете, но посмотрите, кто может прийти к власти вместо меня!". Если это правда, то и властям стало ясно, что играть в какие-то игры с религиозными радикалами — все равно, что танцевать с волками. Экстремисты рано или поздно сорвутся с поводка.
И генерал довольно жестко расправился с ними, несмотря на то, что дело происходило прямо в центре столицы. Теперь Мушарраф пытается заручиться поддержкой у влиятельных лидеров светской оппозиции, у той же Бхутто, живущей в изгнании. И если эти переговоры во что-то выльются, то это будет самый серьезный поворот в пакистанской политике последних лет.
Впрочем, как сказала мне одна известная российская журналистка: "Не делай из крокодила ангела". Мушарраф — обычный генерал у власти, просто иногда  он вынужден действовать с оглядкой на Запад — в конце концов, США поддерживают Исламабад, но при этом требуют от властей соблюдать определенные нормы. И потерять эту поддержку генерал Мушарраф не хочет.
Все это так. Хотя представление о генерале Мушаррафе как об очередном американском "сукином сыне" несколько преувеличено (например, Мушарраф отказался направить пакистанский контингент в Ирак, хотя Вашингтон очень давил). И честно скажу, мне как журналисту из России, очень запомнились его публичные извинения перед прессой за действия полиции.
О свободе слова мы вновь говорим с Хасаном, встретившись у пробитых снарядами кирпично-красных стен Лал Масджид. Представитель армии объясняет, что остатки женского медресе разберут и, возможно, построят в новом месте. А Красную мечеть восстановят в ближайшее время и планируют выкрасить в салатово-зеленый цвет.
Журналисты, однако, активно атакуют армейскую пресс-службу, требуя сообщить, сколько народа погибло при штурме. Бедный майор повторяет официальные цифры (около 100 убитых, большинство — экстремисты) и всем своим видом показывает, что ничего больше сообщить не может. Но какие-то две местные журналистки продолжают забрасывать его вопросами: "А говорят, погибло более 500!", "А сообщают, что уже есть массовые захоронения!" Тот вяло отмахивается.
Хасан с усмешкой смотрит на эту сцену: "Хотя страна и развивается, как говорят экономисты, неплохими темпами, но большинство остается бедным. И если отнять еще и право говорить, то многие люди останутся вообще без всего, понимаешь?"
Понимаю, Хасан.

Фоторепортаж Евгения Пахомова, (Исламабад)