Былое величие и спокойствие
Разумеется, Виктор Черкесов, начинавший свою карьеру в Ленинграде в семидесятые годы, имеет в виду как раз это спокойное и достойное время. О службе Виктора Васильевича поговорим как-нибудь отдельно, а пока зададим себе два вопроса: во-первых, всегда ли было так, и, во-вторых, как оно было на самом деле?
В семидесятые коллеги Черкесова, собеседуя с подследственными, любили вспомнить ещё более классические времена — тридцатые: "Тогда бы с вами иначе говорили..."
А как это оно было — в тридцатые? Вспомним несколько имён. Наркома Генриха Григорьевича Ягоду, при посредстве "железного наркома" Ежова пошедшего по процессу право-троцкистского блока. Самого Николая Ивановича Ежова, переведённого вначале в их, "железных", наркомводы, а потом и вовсе расстрелянного. Многочисленных их товарищей и коллег. Желающие могут обратиться к литературе и посмотреть, сколь многочисленны были чекисты, падшие от рук своих. Никакое гестапо столько не извело...
Но ведь, кроме репрессий в отношении отдельных деятелей, имел место форменный разгром целых ведомств.
Я не про армию, обезглавленную накануне войны, — это не "свои", и вообще, в России военные никогда не считали жандармов равными себе. Хотя заранее заготовленную систему стратегической обороны — агентуру глубокого залегания, которая в случае оккупации отдельных территорий должна была начать партизанскую войну, и заложенные для тех же целей базы и склады — чекисты уничтожили как часть "заговора в рабоче-крестьянской красной армии". В 1941-м пришлось начинать почти с нуля.
А вот разгром целых ведомств с их закордонной агентурной сетью — это уже другое дело. Кроме Госбезопасности такие сети имел не только Разведупр РККА, но и Коминтерн. А вслед за уничтожением руководства этих структур пошёл массовый отзыв агентуры в Москву. Например, Лев Термен — изобретатель "Терменвокса", демонстрировавший своё творение перед Лениным, — осев в Штатах, сумел свести самые разнообразные знакомства. В том числе и с Лесли Ричардом Гровсом, будущим руководителем "Манхэттенского проекта". Но реализовать эти связи уже не сумел, поскольку сначала усовершенствовал тачку на колымских приисках, а потом — "прослушку" в Марфинской "шарашке"...
Ведь это тоже были, если можно так выразиться, "институциональные конфликты" — навроде того, что породил статью Черкесова. И после войны не прекращалось противоборство спецслужб. Многих при этом посадили. Очень напоминает современную действительность, вызвавшую недовольство Виктора Васильевича...
Но потом, когда посадили и расстреляли маршала Лаврентия Павловича Берию, в руководстве страны начался мучительный поиск новых форм и методов. Если без репрессивного аппарата режим существовать не может, то как, во-первых, не дать террору вновь стать "большим"? И, во-вторых, как бы это не позволить "ордену меченосцев" вырубать своих?
Первый вопрос, относящийся ко всем нам, отложим — чтобы сосредоточиться на втором. В пятидесятые "большой террор" был осмыслен как "репрессии против партии", решение было соответствующим.
"Органы" были на самом деле сильно понижены во властной иерархии. Их полномочия были значительно сужены. Бороться со шпионами и с крамолой — но не с "чиновниками категории А"... то есть с номенклатурой ЦК. Играйте, ребята, в песочнице, а нас не трогайте...
Разумеется, в поздние советские и ранние постсоветские годы в некоторой части прогрессивной общественности бытовало мнение, что Брежнев не мог заснуть, если не съел на ужин диссидента. На самом же деле Андропову как-то пришлось даже доказывать на Политбюро необходимость политических репрессий — они были для режима важной функцией, но не главной.
Впрочем, и в этих узких рамках порою случались конфликты. В 1970-м на аэродроме под Ленинградом "брали" еврейских активистов, намеревавшихся тайно улететь из СССР. Конспирация у "самолётчиков" была, видать, на высоте — арестовывать их прибыли сразу две группы оперативников: одна из Большого дома на Литейном, другая — из Москвы, из центрального аппарата. На аэродроме между этими двумя группами случилась драка: уж больно лакомый был кусок. Победили земляки Черкесова — но вряд ли это его утешит...
В целом же Комитет государственной безопасности, как и прочие "силовики", был теперь подотчётен "инстанции" — Отделу административных органов ЦК КПСС. С "инстанцией" согласовывали все важные шаги, туда докладывали "в порядке информации".
А военные обладали значительной автономией. Так, в учебные центры ГРУ порою призывали преподавать людей, чьи анкеты явно не прошли проверку "по пятой линии". Успешно, кстати, преподавали. Один мой знакомый, которого в промежутках между призывами не раз допрашивали и прорабатывали "по пятой линии", до сих пор гордится: "Наши студенты за два года шесть революций сделали!"
Вот такая "система сдержек и противовесов": "Одни боялись Пью, другие боялись Билли Бонса. Все боялись Флинта. Но старого Джона Сильвера боялся сам Флинт". А без Джона Сильвера со Старой площади самозваное новое дворянство — возомнившие о себе чекисты — вернулось в естественное состояние.
Советский опыт, к которому апеллирует генерал, отнюдь не идилличен. "Органы", если им предоставлена свобода действий, если они освобождены от государственного или общественного контроля, переходят к "войне всех со всеми" — то есть, рано или поздно, друг с другом. Или же их держат "на коротком поводке".
Для нас, грешных, это может послужить ещё одним стимулом задуматься над вопросом: как же всё-таки должны быть устроены органы безопасности — институт, по идее, необходимый и полезный — в будущей России?
...Но не для чекистов, живущих мифами. Ведь память — странная штука: при недостаточном упражнении от прошлого остаётся только ощущение величия страны и собственной значимости.
Автор — член правления общества «Мемориал»
