Совершившие невозможное
Октябрьским днем 1937 года были открыты Святые ворота Соловецкого монастыря, и через ворота повели этап — больше тысячи человек. Ворота эти были закрыты всё то время, что в соловецком Кремле был лагерь — этапы проходили через северный дворик, сбоку... Среди уходивших этапом были метеоролог Алексей Феодосиевич Вангенгейм, священники Петр Иванович Вейгель и Алексей Николаевич Каппес...
Их запомнил Юрий Чирков, попавший в Соловецкий лагерь 15-летним подростком. Два года, что он пробыл на островах, его учили и наставляли эти и многие другие люди — в Соловецкой тюрьме особого назначения был собран цвет интеллигенции, соль земли.
Многие из оставшихся на островах запомнили этот этап, а дожив до свободы, отразили тот день в воспоминаниях. Но, по словам Ирины Флиге, руководителя санкт-петербургского научно-информационного и просветительного центра "Мемориал", молодая память Юры Чиркова оказалась почти фотографична: его учителей уводят — куда? — и он машет им вслед рукой...
Потом был ещё один этап — на пятьсот с лишним человек, тоже сгинувший без следа.
И ещё один – двести человек. Их расстреливали тут же, на Соловках, на Секирной горе.
Пошла даже, как обычно случается, легенда: вывезли на баржах в море и утопили. Эта версия легла в основу книг, ходивших в сам- и тамиздате.
*****
Позволю себе первое отступление от сюжета.
Такие легенды — об ужасной гибели или о счастливом спасении — рождаются до сего дня: вспомним 1993-й год и «1500 убитых, вывезенных на барже от Белого дома», первую чеченскую войну и «забытый полк», Беслан и террористов, ушедших вместе с детьми-заложниками...
«Устная история» – источник важный и подчас единственный. Но с рассказами и воспоминаниями нужно уметь работать, отделяя то, что человек видел, от того, как он понял увиденное. Тем более – от услышанного, от бытующих версий и господствующих легенд. Порою самые невероятные рассказы — встретишь такое в книге, пожалеешь автора: где правдоподобие? — оказываются правдивы от первого до последнего слова. Рассказы, воспоминания нужно перепроверять — и другими рассказами и воспоминаниями, и документами.
*****
И тут же – второе замечание.
Преступные режимы отличаются поразительной самоуверенностью: нацистский рейх был провозглашен «тысячелетним», а советский коммунизм и вовсе планировался навсегда — и собирали, копили архивы. При этом советская карательная машина отличалась отменной точностью — надобно было отследить судьбу каждого попавшего в жернова человека, вплоть до последней точки. Тюрьмы находились в ведении того же управления госбезопасности, что и архивы. Недаром заключительной операцией перед расстрелом была "сверка личности" — чтобы убить именно того, кто значится в бумагах. А то бывали случаи...
Так что можно было предполагать, что где-то в архивах находятся сведения о том, где лежат расстрелянные…
*****
Но ни в этом рапорте Матвеева, ни в других официальных документах не было ни слова о местах захоронений, где покоились расстрелянные. С 1922 года это было строжайшей государственной тайной. Даже в актах "о приведении в исполнение", даже в рапортах палачей были даты, населённые пункты (как правило, областные или районные центры) — но ни слова о месте...
Когда после августа 1991 года историки наконец попали в архивы, выяснилось, что, скорее всего, ни в одном архивном фонде не собраны сведения обо всех расстрелянных или хотя бы о расстрельных полигонах — и это в-третьих.
Да, в июле 1937-го, когда Ежов и Фриновский планировали и обсуждали со всеми начальниками управлений НКВД перспективы выполнения «приказа 00447», планировалось выделение специальных помещений для расстрелов и полигонов для захоронения — сведения об этих полигонах в приказах и переписке отсутствуют.
В пятидесятых и начале шестидесятых ещё была возможность узнать об этом у непосредственных участников расстрелов — прежде всего у водителей автобаз НКВД. Кое-где даже успели это сделать, но в большинстве областей СССР эту возможность упустили безвозвратно.
*****
А тогда, в конце тридцатых, родные и близкие соловчан не знали ничего. Перестали приходить письма с Соловков. Родственники писали по инстанциям — и получали стереотипные ответы "не числится". После смерти Сталина они получили свидетельства о смерти, но это были фальшивки. Существовала инструкция: "раскидать" даты смерти убитых в годы Большого террора — умер-де во время войны, в лагере, вот диагноз...
Память об исчезнувших без следа родственниках жила в семьях, в кругу друзей. Кто-то продолжал искать и писать.
В конце восьмидесятых из суммы частных памятей возникла память общественная, началось "мемориальское" движение, а в 1989 году на Соловках прошли первые Дни памяти.
От государства удалось добиться новых свидетельств о смерти — о месте там ничего не говорилось, но причина смерти — расстрел — и дата расстрела указывались правильно.
*****
И вот в июне 1989 года, когда на Соловках проходили первые Дни памяти, оказалось, что у нескольких женщин, имевших на руках новые свидетельства о смерти родителей-"соловчан", даты расстрела совпадают. Раньше они знали только про легендарный этап "в никуда", но теперь эта легенда получала какое-то документальное подтверждение. Их родителей вместе увели из монастыря и убили одновременно — вполне возможно, они были убиты вместе и вместе где-то покоятся.
Это совпадение дат заметил и выводы
соответствующие сделал ныне покойный Вениамин Викторович Иофе. Не
идёт ему это слово — "покойный": слишком жив он и в воспоминаниях, и
делами своими. Вместе с группой таких же аспирантов питерской
"техноложки" участвовал в подпольном кружке. Своё издание они по
русской традиции назвали "Колокол" — в мордовских лагерях, куда вся
группа "загремела" в 1965-м, их называли "колокольчиками".
После освобождения Вениамин Викторович был одним из лидеров питерских
диссидентов, бывалым человеком, к которому шли советоваться. С середины
семидесятых участвовал в выпуске неофициального исторического сборника
"Память". Прошёл через несколько кругов допросов. В восьмидесятых —
один из создателей питерского "Мемориала". И до последних дней
сохранял молодость мудрого ума, остроумие и непревзойдённую язвительность (по
крайней мере, к автору). Умер весною 2002-го, встал в метро на эскалатор,
сердце остановилось...
Так вот, Вениамин Викторович первый понял и почувствовал, что у "соловецкого этапа" была общая судьба.
Несколько лет ушло на проверку разных точек на островах, разных версий и легенд: расстрел у кирзавода, расстрел у Большого Куликова болота и так далее... Всё безрезультатно.
*****
А в 1994 году Соловецкий музей получил из УФСК по Архангельской области протоколы заседаний "троек" Ленуправления НКВД по Соловецкой тюрьме. Эти документы должны были лежать в Питере, но острова постоянно меняли принадлежность — были в составе то Карелии, то Архангельской области, — и некоторые документы, ключевые в этой истории, осели а Архангельске. Уходивший из архангельского архива сотрудник был одноклассником Антонины Сошиной, сотрудницы Соловецкого музея, — и отдал эти бумаги. Так появился протоколы заседаний троек с близкими датами заседаний, поименные списки 1825 человек. Чудо, что они нашлись, но такие чудеса случаются, когда ищут.
Однако эти списки — пятая-шестая копия машинописи — были почти нечитаемы. В следующем 1995 году мемориалец из Москвы Сергей Кривенко сумел получить из питерского архива ФСБ (служба сменила название) копию читаемого экземпляра.
Теперь были известны имена всех убитых соловчан – но по-прежнему ничего о том, где они лежат.
*****
Да, это был тот самый список, который отняли, «и негде узнать».
Автор статьи, как раз в те годы искавший пропавших без вести в Чечне, мог по достоинству оценить, насколько это важно – список на тысячу восемьсот двадцать пять человек, числившихся «исчезнувшими».
Но те трудности, с которыми было сопряжено получение этого списка, приводят нас к четвёртому нерадостному выводу: даже тогда архивы были отнюдь не открыты для историков и исследователей. К ним даже не было «ключа» — если бы мемориальцы не знали, что и где искать, ничего бы им питерские чекисты не отдали.
*****
Но эти архивы были закрыты весьма условно — только для «чужих», и открыты для «своих», которые вполне могли писать, создавать свою версию истории.
Весною 1996 года сотрудник ленинградского УФСБ Евгений Лукин выпустил книгу "На палачах крови нет". Одним из героев книги был некто Матвеев, о котором будто между прочим было сказано: ездил расстреливать на Медвежью гору, был награжден, а затем арестован и получил "червонец". Ирина Флиге рассказывала, как вместе с Вениамином Иофе они пошли к чекистам: "Вот, пожалуйста, ваш сотрудник опубликовал на архивных материалах, вот сноска, вот книжка. Будьте добры, вот сюда дело Матвеева, пожалуйста, принесите и покажите!" Они: "нет". — "Как это нет? Тогда дайте опровержение: ваш бывший сотрудник Лукин написал книжку не на основе архивных материалов". Идет очень шумный, разговор..." В итоге приносят личное дело Матвеева, показывают с четырех метров, не выпуская из рук, говорят: "Вот видите, здесь ничего нет, это — служебное дело. А следственное дело лежит в Петрозаводске!"
*****
К тому времени в Петрозаводске историей Беломорканала занимался другой замечательный человек — Иван Иванович Чухин, подполковник милиции, затем депутат Верховного совета и Госдумы.
В архивах ФСБ и МВД Иван Иванович наткнулся на дело двух начальников Белбалтлага — Шондыша и Бондаренко, а там — на некоего командированного из Ленинграда капитана Матвеева. Но Чухин рассказывал об этом, когда ещё не была ясна роль Матвеева в судьбе Соловецкого этапа, когда никто ещё не знал, что тот может иметь отношение к Соловкам или еще к чему-то — эта часть головоломки сложилась с другими лишь после смерти Ивана Ивановича, ушедшего в 1995 году. Более подробно он ответить на эти вопросы не мог.
*****
А дальше – пятая проблема. Дело в том, что допуск к архивно-следственным делам ограничен законом: исследователи могут познакомиться с делами реабилитированных. По делу "о злоупотреблениях", об издевательствах над заключенными, реабилитация невозможна — и само дело недоступно для историков. Дела палачей, реабилитации не подлежащих, недоступны для исследователей — вот и получается, что на палачах крови нет. А ведь в конце тридцатых, в краткий период «борьбы с перегибами», немало вчерашних палачей попали под следствие. В их делах могут лежат показания, которые способны пролить свет на тайну мест последнего упокоения их безвинных жертв…
*****
Только с большим трудом, с письмами от депутатов Госдумы, мемориальцы смогли ознакомиться с фрагментами дела. Только с показаниями главного "расстрельщика" Матвеева и других — с тем, что было необходимо для поиска "пропавшего этапа".
В показаниях Матвеева — где он жалуется на недостаток транспорта — упоминается расстояние от известного места на Медвежьей горе, где содержались заключённые, до места расстрела — 19 километров.
"Что такое 19 километров?" — говорит Ирина Флиге. — "Бери циркуль и четыре дороги, расходящиеся в разные стороны..."
На другом допросе один из палачей оговорился, что дубинка-"колотушка", которую он сделал и которой оглушал некоторых заключенных, была не прихотью, а необходимостью. Однажды — объясняет он — дорога шла плохо, через населенный пункт. И на час заглох мотор под деревней Пиндуши. Стрелять нельзя – громко, да и в своего товарища-конвойного попасть можно. Ну и пришлось… того... чтобы не кричали и не выдавали своего присутствия в кузове...
"Всё, — говорит Ирина Флиге, — больше ничего нам от дела Матвеева было не нужно, потому что названы главные точки: 19 километров по дороге через деревню Пиндуши. На этом кабинетный документальный поиск был закончен".
*****
1 июля 1997 года поисковая группа прибыла на место. Они двигались по перпендикуляру от дороги, копали шурфы. Дислоцированная в Медвежьегорске воинская часть выделила нескольких солдат.
"Сперва они пришли очень напряженные — страшно копать, молодые мальчики срочной службы. Но после первых десяти пустых ям расслабились, начали шутить.
Вышли в сосновый бор, где были видны квадратные провалы, разбросанные по лесу. В одном из таких провалов мальчики начали копать. Их было четверо, и все четверо выскочили наружу в одно мгновенье... Есть фотография — стоят на краю ямы, видно, что у мальчишек трясутся руки, они пытаются закурить...
Яма оказалась с останками".
*****
Вот так, через шестьдесят лет после "исчезновения" соловецкого этапа и через восемь лет поисков, было найдено место последнего упокоения тысячи ста одиннадцати человек — в урочище Сандормох, в 19 километрах от Медвежьегорска, в Карелии.
Теперь здесь мемориальное кладбище. Вот уже десять лет сюда приезжают люди. Из Украины, из других регионов России, со всей Карелии – ведь тут покоится не только соловецкий этап, но ещё многие тысячи людей. На столбах, на деревьях – портреты расстрелянных.
И родственники знают, куда прийти и помянуть. Несмотря на то, что советская власть, большевики, чекисты и их наследники сделали всё, чтобы это было невозможно. Засекретили места расстрелов и захоронений. Закрыли архивы — по крайней мере, затруднили доступ и поиск. Спрятали подальше дела палачей.
Но те, кто искал пропавший этап, совершили невозможное.
P. S. О судьбе Соловецкого этапа и истории его поисков можно прочитать и услышать в подготовленных Владимиром Тольцем программах «Разница во времени» на сайте «Радио Свобода»:
Сандормох, 5-е августа
http://www.svobodanews.ru/Transcript/2007/08/18/20070818113237770.html
Пропавший Соловецкий этап
http://www.svobodanews.ru/Transcript/2007/08/25/20070825202230603.html
1937-2007: Соловки-Сандормох. «Потерянный» этап
http://www.svobodanews.ru/Transcript/2007/09/01/20070901201108493.html
Автор — член правления общества «Мемориал»
