По данным Международной амнистии, за последние четыре десятилетия общее число стран мира, отказавшихся от смертной казни как меры наказания (стран-аболиционистов), увеличилось втрое. В 2006 г. смертные приговоры были вынесены в 55 странах, приведены в исполнение — в двадцати пяти. 91% всех смертных приговоров, приведенных в исполнение в 2006 г., приходились в сумме на КНР (первое место), Иран, Пакистан, Ирак, Судан и США. В России с 1999 г. действует мораторий на смертную казнь, недавно он продлен до 2010 года.
Исследователи мировой практики наказаний за правонарушения не видят подтверждений распространенному мнению об эффективности устрашения потенциальных преступников угрозой смерти и о позитивной роли смертной казни в сокращении количества тяжких преступлений. Напротив, они находят определенные основания говорить о положительном влиянии отказа государства от смертной казни: так, например, в Канаде за тридцать лет аболиционизма количество убийств в расчете на 100 тысяч населения снизилось на 40% и составляет сегодня 1,85.

В России на конец 1980-х годов, когда в стране начались массовые социологические опросы, за применение смертной казни высказывались две трети взрослого населения. Сразу после захвата театрального центра на Дубровке террористами (октябрь 2002 г.) эта цифра поднялась до 73%. Сегодня за смертную казнь высказываются 48% взрослых россиян (опрос Левада-Центра в июле 2007 г.). Колебания по социально-демографическим группам выглядят в целом предсказуемыми: жестче в этом вопросе позиция мужчин, менее обеспеченных россиян, людей старшего возраста. Но обращают на себя внимание два момента.
Во-первых, на ответы в данном случае почти не влияет уровень образования респондентов. Во-вторых, крайние позиции по этому вопросу занимают жители, с одной стороны, Москвы (среди них число противников смертной казни наибольшее), а с другой – жители сел и средних городов с населением от 100 до 500 тысяч (здесь максимальное число сторонников высшей меры). Иными словами, одобрение смертной казни связано не просто с ощущением собственной социальной бесперспективности (тогда максимально жесткими были бы, вероятно, ответы населения деревень и малых городов), а еще и с ощущением возможностей, которые как будто бы открылись – но для других. В отношении преступности и преступников, мер борьбы с ними наиболее бескомпромиссно выступают сегодня тоже не самые бедные россияне, а респонденты со средними (средне-низкими или средне-высокими) доходами.
Как бы там ни было, гарантию собственной защищенности россияне любой социально-демографической группы, кроме самых молодых, видят именно в применении смертной казни. Других механизмов обеспечения безопасности, поддержания нормативного порядка в обществе опрошенные, по их собственной оценке, не видят. Наиболее образованные респонденты в данном случае не составляют исключения: они, с одной стороны, как будто бы знают интеллигентские нормы гуманности и даже демонстрируют их в отдельных суждениях, но, когда речь заходит об их собственной безопасности, высказываются жестко (нужно также иметь в виду, что в группу россиян с высшим образованием почти не попадают самые молодые респонденты, учащиеся, а именно они, по данным наших опросов, проявляют сравнительно большую толерантность).
Точно также во всех социально-демографических группах населения преобладает уверенность, будто смертная казнь – действенная мера борьбы с преступностью: в среднем соотношение верящих и не верящих в то, что она поможет, составляет 57% к 36-ти и практически не меняется по разным группам.
Важно помнить, что во всех этих случаях речь идет о мере наказания, выносимой и применяемой государством. Поэтому за преобладающим сейчас в России одобрением смертной казни кроется молчаливая поддержка государства со стороны массы не защищенных (им же) подопечных. Причем речь идет о неотрадиционалистской и, в этом смысле, архаической фигуре государства именно как символического орудия возмездия. Поскольку в реальную эффективность каких бы то ни было органов и институций этого государства, за исключением армии и президента, большинство россиян устойчиво не верит. Но как раз поэтому оно верит в архаическую фигуру государства-мстителя. Масштаб значимости подобной символической фигуры прямо пропорционален степени правовой незащищенности (и/или некомпетентности) населения, можно даже сказать – является ее выражением. Напротив, некоторый рост доверия за последнее время органам исполнительной власти (президенту, а отчасти, отраженным от него светом, и правительству) повлек за собой, как мы предполагаем, то относительное смягчение в отношении преступников и высшей меры наказания, которое было показано на цифрах выше.
Непримиримую позицию — и не только в вопросе о смертной казни для совершивших тяжкие преступления, но и в оценках необходимости жестких репрессий по отношению, например, к бомжам, проституткам, гомосексуалистам – чаще занимают россияне пожилого возраста, с более низким уровнем образования, живущие вдалеке от больших городов. Это момент любопытный и важный. Казалось бы, вероятность появления подобных фигур в местах их жительства значительно ниже — соответственно мягче должны были бы стать и оценки, но дело обстоит как раз наоборот. В перечисленных группах выше уровень растерянности, страха перед окружающим миром и завтрашним днем, чувство своей беспомощности, неверие в собственные силы, а потому и неконтролируемой (бессильной) внутренней агрессивности, перенесенной на подозрительных «других» и «передоверенной» в данном случае государству.
Напротив, более молодые и образованные жители Москвы, Петербурга, крупнейших городов России (а здесь уровень преступности, как известно, существенно выше и социальные отклонения, феномены маргинализма встречаются намного чаще), тем не менее, настроены заметно терпимее. Они в среднем активней высказываются за отмену смертной казни (как немедленную, так и постепенную), как и за смягчение репрессивных мер государства в отношении бомжей, нищих и других людей, чье поведение отклоняется от общепринятого.
Иными словами, наличие или, напротив, дефицит жизненной перспективы и ресурсов, которые способствуют ее реализации (мы имеем в виду любые социальные и символические капиталы, начиная с молодости и заканчивая социальным воображением, мысленным интересом к другим положениям и другим людям, к самой возможности измениться – самому или другим), – вот, как нам кажется, решающее обстоятельство, которое формирует отношение россиян к преступности и смертной казни. Это отчетливо видно, например, в распределении ответов на вопрос, какое наказание для человека страшнее. Смертную казнь считают самым страшным наказанием россияне со средними образованием и средними доходами, живущие в небольших городах, пожизненное заключение – более молодые и образованные респонденты, москвичи. Неоправданной и недопустимой ни в каких случаях смертную казнь считают 8% россиян, среди людей с высшим образованием, жителей столицы эта цифра возрастает до 10-11%.
Этическая составляющая (установка на большую толерантность) выступает, по нашим наблюдениям, самостоятельным фактором, независимой переменной. Готовность простить раскаявшегося преступника заметно влияет на отношение респондентов к преступности и смертной казни. Так, например, для тех, кто не смог бы, по их признанию, простить раскаявшегося преступника, самое страшное из наказаний — смертная казнь (почему они и чаще высказываются за то, чтобы подвергнуть ей виновных в особо тяжелых преступлениях). Для тех же, кто, по их словам, мог бы простить раскаявшегося, более значима ценность человеческой жизни. Им куда страшнее кажется пожизненное заключение без пересмотра приговора, и они, соответственно, куда реже, по их ответам, готовы присудить преступника к высшей мере.
При этом три пятых россиян не верят в то, что рядовой человек в России может надеяться на справедливый суд («определенно верят» в это 4%, еще 25% — «скорее верят»). Не случайно две трети и даже более россиян не доверяют судам и милиции, а последней так и просто опасаются: на протяжении последних лет такое опасение устойчиво высказывали 67-69% опрошенных. До 80% населения страны называют проблему беззакония и произвола правоохранительных органов серьезной и очень серьезной. До 60% россиян на протяжении последних лет признавали, что они лично не видят для себя защиты от подобного произвола ни в прокуратуре, ни в суде.