Военный президент Пакистана генерал Первез Мушарраф снял генеральский мундир и стал гражданским человеком. Точнее — гражданским президентом: на пышной церемонии в штаб-квартире пакистанской армии, расположенной в военном анклаве города Равалпинди близ Исламабада, Мушарраф передал позолоченный символический стек командующего своему заму генералу Ашфаку Киани.

Торжественное снятие погон подвело итог многомесячной эпопеи с выборами: генерал выиграл эти выборы 6 октября (президента в Пакистане выбирает коллегия из депутатов парламента страны и парламентов провинций), но все никак не мог занять свой пост. Тогдашний Верховный суд постановил, что официальные результаты будут признаны лишь после того, как судьи закончат рассмотрение жалоб оппозиции, заявившей, что Мушарраф не мог идти на выборы, сохраняя за собой пост главкома армии.

Рассмотрение затянулось, и когда генерал понял, что решение может быть не в его пользу, то объявил в стране чрезвычайное положение. Были закрыты частные телеканалы, арестованы оппозиционные лидеры, в столицу и другие крупные города введены войска. А главное, был обновлен состав Верховного суда. Итог: Мушарраф наконец был объявлен президентом на следующие пять лет. После чего согласился снять свой мундир. Власти сообщают о скорой отмене ЧП. Многие газеты, в том числе и российские, поспешили объявить о том, что, мол, впервые пакистанский военный диктатор согласился снять погоны.

На самом деле в истории Пакистана уже был похожий пример, когда в 1960-е годы пакистанский президент Айюб-хан, так же вышедший из генералов и главкомов, столкнулся с массовыми демонстрациями, протестами оппозиции, недовольством правозащитников. Власти тогда действовали сходными методами: поспешное введение чрезвычайного положения, аресты оппозиции. Потом была отмена ЧП, президент снял погоны и стал гражданским лидером.

В конце 60-х для режима все кончилось плохо: под давлением массовых протестов по всей стране Айюб-хан был вынужден заявить, что не будет выдвигать свою кандидатуру на очередных президентских выборах 1970 года. К власти, впрочем, опять пришла армия — очередной главком и генерал Яхья-хан, но сейчас не о нем.

Сегодня в Пакистане вновь вспоминают историю 1960-х: страна была на подъеме — экономика росла, увеличилась доля национального дохода, создаваемая не сельским хозяйством, а промышленностью, генерал даже в гражданском был символом железной руки, "вертикали власти в погонах", которая удерживает страну от распада. Коррупции, говорят, было поменьше, порядку, говорят, было побольше. Но все же Айюб-хан проиграл.

Впрочем, и сегодня этот генерал весьма и весьма популярен среди многих пакистанцев. На бортах пестро изукрашенных грузовиков здесь часто можно увидеть его портреты — наряду с портретами индийской кинозвезды Ашварьи Рай или звезд популярного здесь крикета.

"И впрямь период Айюб-хана часто вспоминают, как период благополучия, как время, когда страна была едина (в 1971-м отделился Восточный Пакистан, ставший государством Бангладеш — Е.П.). Но именно тогда были заложены многие проблемы сегодняшнего Пакистана, — говорит политолог Аяз Ахмад. — Ведь тогда военные уверились в том, что можно добиться благополучия, отодвинув в сторону все демократические процедуры и институты, мол, был бы правильный лидер".

Нечто похожее, как отмечают, происходит и сегодня. "И чрезвычайное положение, и демонстративное снятие военной формы — это попытка найти юридическую лазейку, чтобы продвинуть Мушаррафа на следующий срок", — говорит мой собеседник. По мнению многих пакистанских аналитиков, вся эта история с ЧП затеяна просто для сохранения вертикали власти в погонах.

Президент объяснил необходимость чрезвычайного положения активностью террористов и исламистских группировок. Власти привели цифры: в этом году на момент введения ЧП в стране произошло 157 террористических атак, в которых было убито 667 и ранен 1821 человек. И это не считая потерь в ходе прямых вооруженных столкновений с исламистами в приграничных районах.

Однако основной удар ЧП пришелся вовсе не по исламским группировкам, а по вполне мирной оппозиции: в первые часы было задержано или посажено под домашний арест более двух тысяч активистов оппозиционных партий. Потом сообщения об арестах стали приходить каждый день. Однако противники режима постепенно пришли в себя, сообщения о выступлениях оппозиции и стычках с полицией также приходили каждый день из разных районов страны.

Впрочем, бросается в глаза, что в стороне от судов и митингов Пакистан кажется на удивление спокойным: ни волнений, ни возбужденных толп, подобных тем, что раньше выходили на улицы по самым разным поводам. Скорее наоборот, людей заметно меньше. Страна словно замерла в ожидании развязки.

Замер и мир —всех беспокоит судьба мусульманского государства, создавшего атомную бомбу. Некоторые, в том числе российские аналитики, поспешили заявить, что в случае падения режима Мушаррафа ядерное оружие окажется в руках религиозных экстремистов.

"Печально, что судьба пакистанского атомного оружия интересует мир больше, чем судьба демократии в нашей стране, — замечает в беседе с «ЕЖ» политический обозреватель Тахир Хан. — Ведь эти комментарии, о том, что бомбу вот-вот получит Бен Ладен, повторяют уверения наших властей, пытающихся убедить мир, что выбор есть лишь между ними и боевиками".

В самом Пакистане с иронией относятся к распространившимся страхам, что бородатые дядьки в нестиранных чалмах вот-вот захватят бомбу и начнут размахивать ей направо и налево. Подобные карикатуры даже стали популярны в местной прессе.

Радикальные исламисты и впрямь активизируются, но влияние их пока не велико и они далеко не едины, полагает Тахир Хан: "Вспомните события в Красной мечети — на помощь братьям Гази, возглавившим студентов, никто не пришел".

Исламские группировки на границе активизируются: в последнее время красивейшая долина Сват, знаменитая мягким климатом и прекрасными памятниками буддийской древности, охвачена исламским мятежом. Но пока главное требование мятежников: позволить им жить так, как они хотят — "по настоящему исламу". До сих пор никто из лидеров боевиков не заявлял, что намерен идти штурмом на столицу, чтобы захватить ключи от ядерных арсеналов.

С тем, что военные власти борются не с террором, а за власть, согласны и сами лидеры религиозных партий. "Теракты и вооруженные столкновения на границе продолжаются уже несколько лет, но чрезвычайное положение военные объявили впервые. Режим почувствовал, что все против него — и светские партии, и религиозные, Мушарраф пытается сохранить власть", — полагает один из наиболее влиятельных членов альянса шести ведущих религиозных партий, известный религиозный политик Миа Мухаммад Аслам.

С ним согласны даже мои либерально настроенные приятели, далекие от симпатий к исламистам, по их мнению, то, что происходит на границе, — это ответ на попытки военных решить все силой. "Пушками не решить политические и социальные проблемы. Чем больше будет войск в пограничной зоне, тем больше будет ответных выстрелов и взрывов, военные меры надо подкреплять социальными программами", — говорят они.

При этом опасности исламизма никто из серьезных обозревателей не отрицает. Только вот дело вовсе не в бородачах с границы. Радикальные идеи проникают в общество, становятся популярны среди молодежи. И причины этого не в том, что боевики активизируются — это следствие. Люди, особенно молодежь, перестают верить в конституционные способы борьбы, в политиков старшего поколения и ищут новые пути решения проблем — социальных, экономических, политических, и тут им на помощь приходят радикалы.

Сегодня по Пакистану проходит фронт борьбы между радикальным и умеренным исламом, но эта линия фронта, как разруха у Булгакова, прежде всего в головах, а не в долине Сват. "И такие методы властей, как чрезвычайное положение, запрет любых мирных протестов, усугубляют ситуацию", — говорит Тахир Хан.

По мнению либеральных обозревателей, демократия — единственный выход для Пакистана. При этом многие понимают, что ведущие оппозиционные лидеры в значительной степени дискредитировали себя: и Беназир Бхутто, и Наваз Шариф, экс-премьеры Пакистана, недавно вернувшиеся на родину, в свое время обвинялись в коррупции и некомпетентности. И не без оснований. 90-е годы, в которые эти два политика соревновались друг с другом, военные власти называли эпохой "взяточничества и разграбления страны".

"Многое в этих обвинениях правда. Но чтобы пришло новое поколение политиков, должно пройти время, — говорит Аяз Ахмад. — Главное, пакистанцы должны учиться выбирать, отвечать за свой выбор, учиться пусть на собственных ошибках. Иначе эти, в погонах, все время будут уверены, что они смогут все решать за нас, ради нашего же блага, а демократия — это каприз глупого Запада".

"А что если на волне этой демократии к власти у вас придут религиозные партии?" — спрашиваю я Ахмада. Он надолго задумывается, а потом отвечает: "В Индии у власти недавно были радикальные националисты, и все поначалу боялись. Но потом они проиграли выборы. Избиратели имеют право на ошибку, правда, потом они должны иметь право ее исправить", — улыбнувшись, говорит он.

Беседуя, мы смотрим телевыступление чиновника МВД который говорит о том, сколько оппозиционеров было задержано за нарушение общественного порядка.

"Не знаю, как у вас, а у азиатских диктаторов принято объявлять любые выступления оппозиции нарушением общественного порядка и называть противников режима "купленными марионетками, — говорит мой приятель. — Митинги, впрочем, можно разогнать, оппозиционеров арестовать, только вот проблемы никуда не денутся", — добавляет он.

Исламобад