Чеченский надлом
Уже стало общим местом, вспоминая о заслугах Путина, перечислять, по крайней мере, три: стабильность, выплата в срок зарплат и пенсий и замирение Чечни. С двумя последними «достижениями» путинской восьмилетки вроде бы трудно спорить. Хотя разве в них есть что-то необыкновенное? Я имею в виду регулярную выплату зарплат и пенсий. В такой богатой стране, как Россия, со столь высокими ценами на нефть, нужно очень постараться, чтобы не выплачивать бюджетникам в срок то, что им причитается.
Что же касается Чечни, то там и правда больше нет военных действий. Правозащитники говорят, что число пропавших без вести и похищенных федералами и «кадыровцами» людей в последнее время значительно сократилось. В то же время за этот год Ингушетия из относительно спокойной республики превратилась в опасную и непредсказуемую территорию. Есть основания предполагать, что многие убийства, которые потрясли Ингушетию в последние месяцы, дело рук военных, милиционеров и сотрудников ФСБ. Вот и получается, что налицо еще один, едва ли не самый страшный итог восьмилетнего пребывания Путина у власти: расползание «чеченского опыта» по всей России.
За военное и поствоенное время в российские города из Чечни вернулась армия людей, переживших опыт кровавой и несправедливой войны. Они вернулись в общество, которое с крайней неохотой вспоминает об этой войне.
Недавнее социологическое исследование центра «Демос» свидетельствует: около 70% сотрудников милиции со всей России хотя бы полгода служили в Чечне. Большинство из них оценивает этот опыт как крайне негативный. В отсутствие системы психологической реабилитации, эти люди остаются один на один с пережитым и с приобретенным опытом насилия, который они применяют в своей работе. Социологи говорят, что в командировках милиционеры находятся в постоянном напряжении и страхе. Они становятся более жестокими к себе и к окружающим. Изменяется система ценностей и приоритетов.
Вот всего лишь две цитаты, которые скажут больше, чем аналитические выводы экспертов. «Когда я вернулся домой, не сразу понял, что мы не можем задерживать пьяных так же, как мы задерживали бандитов в Чечне», — объясняет один из опрошенных милиционеров. Признание другого «ветерана» звучит как просьба о помощи: «Блин, расистом становлюсь».
Вспомните лица омоновцев, разгоняющих марши несогласных, с тупой жестокостью затаскивающих ребят в автобусы. Они снова видят врагов, которых надо «зачищать», унижать, используя навыки, приобретенные во время «контртеррористической операции». Уверена, что милиционеры, выбивающие показания у пьяниц, наркоманов, бомжей или простых граждан, которые подворачиваются им под руку в конце месяца, когда начальству нужно выдать «план» по преступлениям, это те самые милиционеры, которые хотя бы полгода прослужили в Чечне.
Ксенофобия и скинхеды — это тоже оттуда, из чеченского опыта. Как мудро в свое время писала Анна Политковская, рано или поздно чеченская война придет к нам. Мы вспомнили о Чечне, когда случился «Норд-Ост» и Беслан. Но, ужаснувшись, мы постарались забыть об этой войне, как о страшном сне. Она же продолжает напоминать о себе и сегодня. Через восемь лет после того, как была произнесена знаменитая фраза «Мочить в сортире». Не исключено, что те, кто забил бейсбольными битами Юрия Червочкина, тоже имели «чеченский опыт».
Исследование центра «Демос» свидетельствует: действующая система реабилитации милиционеров и омоновцев, хоть раз побывавших в Чечне, не отвечает реальному содержанию проблем, возникающих у них после командировок. Психологическая реабилитация неэффективна. Как правило, ветераны берут десять дней отпуска, которые проводят в санатории МВД, и не обращаются к своим милицейским психологам, не доверяя им. А может, не понимают, что нуждаются в осмыслении и изживании своего негативного опыта. В МВД же скрывают статистику суицидов среди сотрудников, страдающих «чеченским синдромом», и не любят распространяться насчет числа преступлений, совершенных ветеранами Чечни на гражданке.
В этом году по российским зонам прокатилась волна беспорядков, зеки жаловались на жестокое с ними обращение, участились случаи ввода в зоны сотрудников ОМОНа для наведения порядка. Сотрудники ФСИН поспешили объяснить все эти беспорядки происками воров в законе и правозащитников. Отдувался за всех генерал Эдуард Петрухин, заместитель директора ФСИН. Общаясь с членами Совета при президенте РФ по содействию развитию институтов гражданского общества (в просторечьи Совета Эллы Памфиловой), Петрухин разоткровенничался: «Я очень много был в таких местах, которые называются «горячими точками», и видел, как с живых солдат боевики срывали кожу, как отрезали головы. Я провел несколько спецопераций, не потеряв ни одного человека за все годы. Сейчас же я теряю своих сотрудников: их сжигают, их убивают, их насилуют».
Поэтому-то не получаются у нас на эту тему фильмы. Не получились «12» у Никиты Михалкова. Не получился фильм «Александра» у Александра Сокурова. Прекрасная Галина Вишневская, которая ходит по казарме, где живут российские солдаты, наводящие конституционный порядок в Чечне, с таким же успехом могла бы ходить по казарме в любой другой стране мире. Фильм — о ней, о Вишневской, превратившейся в простую русскую бабушку, приехавшую навестить внука. При чем тут чеченская война? Так же, как и в фильме Михалкова, у Сокурова Чечня — просто фон. И не более того. Писатели и режиссеры чувствуют, что это — рана, которая кровоточит. Но они пока не в состоянии приблизиться к этой теме. Она будет постоянно напоминать о себе, и в какой-то момент, наверное, найдутся талантливые люди, которые сумеют ее «ухватить».
А осмыслять чеченскую войну и освобождаться от чеченского синдрома необходимо. Мы не должны забывать, что пресловутая путинская стабильность базируется и на «чеченском опыте». И в этом опыте нет никакого позитива.
Только негатив.