Политики и эксперты
Понятно, что одним из признаков политика является стремление к власти. Политик, который декларирует, что не имеет честолюбивых намерений, а лишь вносит конструктивные предложения, дабы власть предержащие их учли, насколько возможно, лишь имитирует деятельность, а зачастую и вводит избирателей в заблуждение (отсюда феномен спойлеров, отбирающих голоса у реальных участников политического процесса). Для того чтобы получить шанс оказаться у власти, политик должен быть убедительным для своих сторонников — поэтому он не может, как эксперт, долго рассуждать в стиле «с одной стороны, с другой стороны». Политик должен иметь четкие ответы на многие вопросы, чаще говорить «да» и «нет», чем «может быть». Политик может полемически заострять вопросы, значимые для его избирателей; он воздействует на сферу эмоций не реже, а иногда и чаще, чем на разум тех, к кому обращается (вспомним ставший уже хрестоматийным лозунг «голосуй сердцем» на выборах 1996 года).
Строгие дефиниции фашизма или тоталитаризма могут рассматриваться в углубленной научной дискуссии, но в политической полемике эти термины часто используются абсолютно произвольно. «Фашистом» в этом случае может стать и американский республиканец рейгановского типа, и латиноамериканский лидер авторитарного типа (Перон или Варгас в ХХ веке), и испанец Франко, и последовательный приверженец римского католицизма, отрицающий применение противозачаточных веществ в эпоху СПИДа, и сторонник Владимира Путина в современной России.
Более того, для политика есть вопросы, которые относятся к числу неудобных или несвоевременных, направления дискуссий, относящиеся к числу «неполезных» как вообще, так и в данное время, исходя из конкретных интересов. Есть темы, объективистское рассмотрение которых может принести пользу оппонентам — в этом случае политик вряд ли будет концентрировать на них свое внимание. В современной Америке демократы не востребуют данные о стабилизации в Ираке, тогда как для республиканцев генерал Петреус выглядит спасителем, способным помочь им победить на ноябрьских выборах. Можно упрекать политиков за ангажированность, но это бессмысленно — между политическим ристалищем и научно-исследовательским институтом существует принципиальная разница.
Политик, к примеру, проводя исторические аналогии, может походя обличить участников заговора против Гитлера, которые мирились с тоталитарным режимом, пока он действовал эффективно — и выступили против Гитлера только перед крахом (подобный стереотип был распространен еще в советское время). Эксперт же не может не подойти к этим событиям столь однозначно — были, конечно, и приспособленцы, пытавшиеся выйти сухими из воды при любом развитии событий. Но были и Гёрделер, ушедший в отставку в знак протеста против сноса штурмовиками памятника «неарийцу» Мендельсону, и Вицлебен, готовивший военный переворот еще осенью 38-го, задолго до Сталинграда и Курска. Не получилось, так как Англия и Франция пошли на сговор с Гитлером в Мюнхене, фюрер стал национальным героем, никакой переворот стал невозможен.
Кроме того, вопрос о характере режима в данном случае является одним из важнейших для определения своего отношения к нему. Делать карьеру при тоталитарном режиме, который уничтожает свой и чужие народы, безнравственно. Что же до авторитарного и тем более полуавторитарного, то здесь все сложнее — есть не только черное и белое, но и большое количество серых оттенков, которые, как правило, в большинстве. Политик может создавать сугубо «черно-белую» картину, более убедительную для его сторонников — для эксперта же этого явно недостаточно.
Еще один важный момент — характеристика эволюции режима. Для оппозиционного политика режим всегда эволюционирует в негативную сторону, деградирует, совершает массу ошибок. И, конечно, может превратиться в тоталитарный. Факты, противоречащие этой «железной закономерности», отвергаются, что вполне понятно с политической точки зрения. Если рассмотреть ситуацию в современной России, то, действительно, можно найти массу доказательств роста авторитарных тенденций в политической сфере (арест Максима Резника — только один из последних по времени примеров) и «огосударствления» экономики. Но доходят ли они до уровня, за которым начинается безусловный авторитаризм, не говоря уже о тоталитаризме? Разумеется, нет — в отличие от франкистской Испании или пиночетовского Чили существует многопартийность (пусть и ограниченная), отменять которую никто не намеревается. Попытки выработать единую идеологию также, мягко говоря, выглядят не слишком убедительно.
Отметим, что общий вектор развития государства лучше видится на расстоянии. Вряд ли испанские оппозиционеры считали, что их страна поступательно развивается в направлении либерализации после очередного приведения в исполнение смертного приговора (однажды, уже в «либеральные» шестидесятые расстреляли человека, которого перед этим следователи выбросили из окна, причем не с первого этажа) или назначения премьером сторонника жесткой линии на сохранение репрессивной системы, как это произошло в 73-м году, за пару лет до кончины генералиссимуса. Равно как и сейчас российская радикальная оппозиция не придает особого значения фактам, которые противоречат общей удручающей картине — например, сворачиванию деятельности российских «хунвейбинов» или возобновлению обсуждения вопроса об избирательной системе. В связи с последним обратим внимание на публикацию в правительственной «Российской газете» статьи Михаила Горбачева о необходимости вернуться к выборам по одномандатным округам и прямому избранию губернаторов. Вряд ли стоит предаваться завышенным ожиданиям, но сам факт такой публикации в подобном издании свидетельствует о том, что не все в этой сфере решено до конца и в ней возможны эволюционные изменения.
На первый взгляд, кажется, что речь идет о не слишком значимых событиях. Но приведем «франкистскую» аналогию (она примечательна, даже при всем различии авторитарных и полуавторитарных режимов). В 69-м году вновь назначенный министр по делам Национального движения («фаланги») пришел в свое ведомство не в голубой (традиционно фалангистской), а в нейтральной белой рубашке. Тогда оппозиция расценила это событие как незначащую мимикрию режима, хотя спустя некоторое время выяснилось, что оно стало одним из символических этапов «угасания» франкистской партии, той самой либерализации режима, о котором сейчас — с немалого исторического расстояния — много и справедливо написано.
И в заключении приведу небольшую аналогию. Представляется, что эксперта можно сравнить с врачом, объективистский диагноз которого может оказаться недостаточно приятным для пациента (то есть его аудитории). Но это уже не проблема эксперта, который должен стараться быть объективным, вне зависимости от своих политических симпатий или антипатий.
Автор — вице-президент Центра политических технологий
