Полезно оппонировать приличному человеку. Есть возможность сверить доводы в чистоте логики, не отвлекаясь на колкости и личное раздражение. Доводы моего доброго приятеля, умницы и мужественного человека Александра Подрабинека мною услышаны; начинаем пробовать на зубок.

Начну с мелкой придирки: выражение «правила игры» из моего текста (ставшее для Подрабинека отправной точкой оппонирования) — не метафора и не оговорка, и тень Фрейда мой оппонент тревожил зря. «Правила игры» — это устойчивый оборот с ясным смыслом, как и упомянутая им «политическая рулетка».

Так вот: правила «политической рулетки», которой справедливо опасается Подрабинек, являются всего лишь разновидностью «правил игры», хорошо нам знакомой по истории с преемником. От номенклатурной интриги, от одного движения путинской руки зависел характер грядущей всероссийской шизофрении: Медведев ныне симулирует войну с коррупцией; Иванов ввел бы БТРы в Абхазию; Зубков начал бы вставлять механизаторам керамические зубы… Действительно, рулетка! И народ бы все это поддерживал.

Итак, правила политической игры существуют в жизни де-факто — те или другие. Поэтому можно и должно спорить по существу, борясь за одни правила и противостоя другим, но об антитезе «жизнь — игра», облюбованной Подрабинеком, можно, полагаю, с легким сердцем забыть.

Переходим к существу.

«Вот не придет же в голову Виктору Шендеровичу поступить как-нибудь дурно только потому, что и другие так поступают, — пишет Подрабинек. — А в политике — пожалуйста, почему бы не согласиться с тем, что левые неизбежно нарушат свои обязательства, если в Кремле — «куда наши либералы в законе бегут по первому свистку» — тоже их нарушают? Странная логика, политическая».

В этом абзаце таится подмена понятий — надеюсь, не умышленная. Подмена эта кроется в глаголе «согласиться». Я не могу соглашаться или не соглашаться с земным притяжением, я могу его учитывать или не учитывать в расчетах. Я не соглашаюсь с потенциальной неискренностью некоторых персонажей Национальной ассамблеи, я просто допускаю такую возможность.  

Какие же выводы следуют из такой возможности? Тут два варианта. Первый располагается в рамках логики частного человека, решающего, с кем провести свободный вечерок. Вот этого я хочу видеть, а этого нет. Эта логика очень близка мне лично, но не имеет никакого отношения к политике как форме взаимодействия общественных сил.

Многие депутаты европейских парламентов, уверен, видеть друг друга не могут, но это их работа, альтернатива которой, в конечном счете — гражданская война. И депутаты приходят на работу, где иногда, от избытка эмоций, даже дерутся. Но это все равно лучше, чем общество, пошедшее стенка на стенку.    

«И с теми стыдно общаться, и с этими», — пишет Подрабинек, имея в виду с одной стороны Кремль, а с другой Лимонова-Шенина и Ко. Да нет же! Ни с кем не стыдно общаться — все дело в том, зачем общаться, в тех самых правилах игры.

Адам Михник и Лех Валенса, например, общались с Ярузельским. Если бы смыслом этих переговоров было вхождение в сейм на условиях власти, это действительно было бы очень стыдно, но польские демократы и сами играли по другим правилам, и смогли настоять на них для всей Польши.

См. результат.

Идем дальше по тексту — и по проблемам.

«…кроме вышеозначенных персон, — пишет Подрабинек, — в России есть еще довольно много людей (говорят, больше ста миллионов), с которыми общаться трудно, но не стыдно. Кто поставил такой выбор: либо с Кремлем, либо с красными? Третьего не дано?»

Видимо, не дано, но не по нашей вине.

Два года напролет на заседаниях «Комитета-2008» мы с Каспаровым и Ко слушали попеременно гг. Надеждина и Иваненко. Их вязкие диалоги, полные прокисших обид прошлого десятилетия, блестяще проиллюстрировали готовность традиционной демократической оппозиции к объединению. Трепет, с которым в «Комитете-2008» ждали прихода Явлинского, сравним с ожиданием приезда в Тамбов государя-императора… И однажды Григорий Алексеевич изволили посетить нас, чтобы вместо предлагавшейся процедуры демократических праймериз зафиксировать свои условия: либо все объединяются под знаменем «Яблока», либо «Яблока» в объединении не будет. Вот и вся демократия.

И разве сегодня Каспаров и Илларионов избегают «труда общения» с Рыжковым, Белых, Касьяновым?.. — людьми политически, разумеется, гораздо более близкими, чем Лимонов и Шенин. Странный упрек. Каспаров и Илларионов, насколько мне известно, общаются со всеми, кто готов с ними взаимодействовать на основе принципов, описанных в Хартии (а до нее в десятках европейских конституций, включая российскую).

Лимонов и Шенин, как выясняется, готовы, Белых и Явлинский — нет. К кому вопросы?

И уж совсем странно звучит предложение Подрабинека начать вместо Лимонова общаться с сотней миллионов россиян. Как технологически представляет он себе это общение? Телепатическим образом? Перед носом Каспарова закрывают не то что вход в Останкино, а здания ДК в регионах. Когда Явлинский был реальным демократическим политиком, его перед выборами, на всю страну, объявили любимцем геев. Пускай еще скажет спасибо: Ходорковский оказался убийцей и спонсором чеченского террора. Призывать к общению с народом в условиях такой бесстыжей информационной монополии — либо фарисейство, либо уже записки сумасшедшего, переписка собачек…

«Неплохо было бы, чтобы демократы завоевали хотя бы доверие демократической части общества», — назидательно пишет Подрабинек. Неплохо, кто ж спорит. Но каким образом?

Перед тем, как отвечать на этот вопрос, стоит уточнить ареал обитания этой «демократической части».

По мне, всякий человек, твердо придерживающийся вышеописанных правил игры, и принадлежит к демократической части общества. Увы, он может быть марксистом. Может не любить евреев. Или дивным образом совмещать в себе обе доктрины. Или — что встречается гораздо чаще — вообще не иметь никаких убеждений, то есть иметь их все вместе в клочкообразном состоянии… Но если этот человек обязуется обходиться без мордобития, лжи и подкупа в процессе совместного, вместе с другими несчастными, поиска лучших вариантов общественного устройства; если он согласен с тем, что пришедший к власти не становится навечно «царем горы», а проигравший не съедается заживо — для меня он уже вписан в демократическую парадигму, что бы себе ни думал про социализм или евреев.  

И доверие такого человека, я полагаю, только укрепится от демонстрации честных намерений и демонстративного же соблюдения честных правил игры. Тут, по крайней мере, есть простор для эволюции…

Если же под демократом имеется в виду человек либеральных убеждений, считающий, что все, кто не разделяет этих убеждений, дрянь и ничтожество, с которыми он в одном поле не сядет — тогда, конечно, Подрабинек прав. Доверие такого человека Каспаров и Илларионов потеряли окончательно. Вот только, по мне, такой человек и есть главная дискредитация демократии.

Идем дальше по ключевым пунктам текста.

«…создавать популярность левым не только неприлично, но и опасно, особенно в России, где эта зараза падает на благодатную почву». Насчет заразы и благодатной почвы — спора у меня с Подрабинеком не получится. Вот только популярность Лимонову создал не Каспаров, а власть, с носорожьей тупостью дававшая пацанам и девчатам тюремные сроки за административные правонарушения. А Каспаров второй год, и небезуспешно, приучает их к демократическим процедурам — выборам, соблюдению регламента…

Европейские «левые» конца 60-х, творившие на улицах Парижа такое, что «лимоновцам» и не снилось, уже через десятилетие стали частью парламентского процесса: у Франции хватило ума и опыта отделить зерна от плевел, переварить протест, канализировать его в демократические процедуры… 

Наш студент-«лимоновец», посаженный в тюрьму за чистую «административку» и не отпущенный даже на похороны отца, вряд ли вернется в аудиторию МГУ, да его туда еще и не пустят! И имеет он все шансы стать не членом Европарламента, как его парижский коллега образца 68-го года Кон-Бенедит, а бомбистом, как его отечественный коллега при Александре Третьем. Еще несколько лет идиотской жестокости со стороны власти, еще немного общественной глухоты…

Да, левая опасность реальна. Но в каком виде левые опаснее: в парламентском или полупартизанском? Для меня это вопрос риторический.

«Неужели можно убедить среднего российского человека демократических убеждений, что Шеин или Лимонов на посту президента страны будут лучше, чем Путин или Медведев?» — пишет Подрабинек.

Надеюсь, мой оппонент все-таки имел в виду Олега Шенина, а не Олега же Шеина из «Справедливой России». Но в любом случае, тут опять подмена предмета полемики! Вопрос же не в том, кто лучше, а кто хуже — и даже не в том, что никто не предлагает эту красную пару в президенты…

Просто такое президентство уже совершенно невозможно! Шенин со своим Сталиным опоздал лет на пятьдесят, а Лимонов со своим Троцким — на все восемьдесят пять. Не будем преувеличивать тупость наших сограждан: клоунский номер про правоту Че Гевары уже не соберет много публики; лишенный ореола мученика, преследуемого властью, отрефлексированный независимыми СМИ, «травестированный» оппонентами, Лимонов быстро займет подобающее ему маргинальное место — мало ли троцкистов развлекает мир своими номерами?

Сколько публики соберет гэкачепист Шенин? Не будем себя запугивать: немного он ее соберет. Не стоит преувеличивать силу этого немолодого таланта и интерес зрителей к его пыльному репертуару… Жизнь все-таки довольно сильно ушла вперед, а уж за последние двадцать лет изменилась неузнаваемо.

И по-настоящему опасно для России только одно: новое длительное прекращение общественного диалога, отсутствие обратной связи. Уж мы-то знаем, чем кончаются все эти вертикали и завинчивания гаек. Гиря доходит до полу, гайки срывает — и вот тогда, только тогда у разрушителей появляется серьезный шанс!

Никакой революции в семнадцатом не случилось бы, если бы царская бюрократия не испугалась собственного народа, не свернула реформы. Если кто-то и приведет к власти наших новых «левых», то лишь сама нынешняя власть — чередой авторитарных глупостей и просто глупостей, естественным образом нарастающих в любой системе, лишенной общественного контроля.

И, увы, сделает она это не без помощи демократов, для которых идеологическая несовместимость с оппонентами оказалась важнее демократических принципов.