Так или иначе, в России произошла смена власти (бутафорская или реальная, покажет время), поэтому перед всеми нами с особой остротой стал вопрос: «А что же дальше?» И нынешний, и бывший президент изо всех сил пытались на него ответить, в том числе своими экономическими программами. Было сказано немало хороших и правильных слов: борьба с инфляцией и коррупцией, развитие инновационных технологий, обещание «догнать и перегнать» Великобританию по объему ВВП. Не забыли и о «простых людях», в том числе был подписан указ о поддержке малого и среднего бизнеса. Именно о проблемах и перспективах этого направления российской экономики «Ежедневный журнал» решил поговорить с президентом Института национального проекта «Общественный договор» доктором экономических наук Александром Аузаном.

— Начнем с итогов: как вы оцениваете «путинскую восьмилетку» с точки зрения малого и среднего бизнеса?

 — Прежде всего, надо сказать, что этот период был неоднородный. Я бы выделил здесь два совершенно разных этапа: первый — с 2001 по 2003 год и второй — с 2004 по 2008-й. Дело в том, что Путин действительно начал с реформ, которые во многом были ориентированы на поддержку малого и среднего бизнеса. В программе Грефа было специальное направление, которое Путин обозначил как «дебюрократизация», а в терминах программы это называлось «снижение административного барьера для малого и среднего бизнеса». Поскольку я был прямым участником тех работ, то могу сказать, что они шли в абсолютно непривычном для нынешнего руководства стиле. Тогда Греф открыто провозглашал, что такого рода реформы невозможны внутри государственного аппарата, поскольку они направлены против самого аппарата, — а значит, нужна кооперация с различными общественными силами. Так, например, в 2000 году мы проводили «переговорные площадки» по малому и среднему бизнесу, с участием представителей некоммерческих организаций и больших федеральных чиновников в качестве слушателей, для того чтобы определить взаимные претензии бизнеса, общества и государства и найти оптимальное решение. Вот таким образом, в режиме реального диалога с властью, мы подготовили 6 законопроектов — три из них были приняты, при страшном сопротивлении правительства. Надо сказать, что президент Путин тогда, в марте 2001 года, давил на правительство Касьянова, для того чтобы протолкнуть эти законы.

— А с чем, на ваш взгляд, были связаны эти реформы?

— Я еще тогда долго думал, почему президент так себя ведет: одно дело наши мотивации, другое дело — мотивации тогда еще начинающего президента Путина. Мой вывод состоит в том, что Путин решал для себя политическую задачу. Поскольку на административных барьерах кормится чиновничество (это такой традиционный подножный корм), то он оказался в положении генерала без армии: формально он командует этими людьми, а фактически их доходы от него не зависят. Поэтому в тот момент интересы бизнеса и президента на короткий период совпали — в результате появились законы «дебюрократизации», которые привели к снижению административных барьеров. Так как было проведено несколько независимых мониторингов, то мы можем оперировать конкретными цифрами: если в 2000 году в малом бизнесе затраты на административные барьеры составляли 11 копеек с рубля оборота, то в 2003-м эти затраты снизились до 8 копеек. Вот эти три копейки — это то, что мы выиграли, и этим можно гордиться, потому что, на самом деле, это очень много.

Но с 2004 года наметилась обратная тенденция, и, по последним данным мониторинга, эти расходы дошли до 9,7 копеек с рубля. Поскольку полных данных по этому вопросу пока нет, думаю, что реально мы уже практически вернулись в 2000 год. Поворотным, конечно, стало «дело ЮКОСА». Оно будто миазмы распространило по всему полю. И дело не в том, что малый бизнес стали экспроприировать и сажать предпринимателей. Нет. Просто изменилась сама стилистика власти, способ взаимодействия с бизнесом и обществом — власть закрылась. Ровно те министры, которые в 2002 году очень хорошо умели разговаривать и с общественностью, и с прессой, к 2004 году уже онемели. Результаты такой политики появились немедленно. Именно из-за отсутствия обратной связи, в том числе и во время подготовки законопроектов, мы тут же получили такие вещи, как, например, кризисы времен правительства Фрадкова. Вроде внешне благополучный период, а четыре кризиса: банковский кризис 2004 года, монетизация в январе 2005 года и два кризиса алкогольного рынка в 2006 и 2007 годах. Нужно отметить, что все эти кризисы абсолютно рукотворные, произошли они просто потому, что была потеряна обратная связь при подготовке законопроектов.

— Значит ли это, что даже те «хорошие» законы, которые были приняты в 2001-2003 годах, сегодня фактически уже не действуют?

— Все три закона (о регистрации юридических лиц, о проверках, о лицензировании) действуют до сих пор. Более того, те законы, которые мы тогда предлагали принять, они тоже, в конце концов, были приняты, правда, в очень убогом виде. Последний закон, «О саморегулируемых организациях», был принят уже в 2007 году. Он четыре года шел до третьего чтения. Но тот вид, в котором были приняты эти законы, мягко говоря, не устраивает. Не говоря уж о том, что в закон о техническом урегулировании вносились поправки, ухудшающие этот закон.

По данным мониторинга, закон о проверке до сих пор дает положительные результаты, закон о регистрации пришлось исправлять (он был неудачный), но необходимые поправки были внесены еще в 2003 году. Надо сказать, что с законом о лицензировании ситуация особенная: когда он был принят, цена лицензии действительно упала. Это результат того, что в закон было введено положение, позволяющее получать лицензию в любом регионе, соответственно, люди стали оформлять лицензию там, где взятки ниже. Таким образом, была создана конкуренция лицензирующих органов, что и привело к понижению цены. Но — поразительная вещь — ряд видов лицензирования, отмененных еще в 2002 году, продолжает источать денежный пот по сей день. Просто потому, что эти лицензии продолжают выдаваться вопреки закону. Чистка этого коррупционного поля очевидным образом не завершена — это просто невозможно сделать без обратной связи. Это можно сделать только тогда, когда вы слышите, что говорят ассоциации малого бизнеса, правозащитные организации и т.д. и т.п. А в конце 2003 года власть засунула себе в уши беруши.

— Можно ли говорить, что первый период был позитивным, а второй, 2004-2008 гг., негативным?

— Думаю, что да. Основной негатив заключается в том, что появились новые опасности для бизнеса. В начале 2000-х годов главная опасность исходила от органов технического контроля: торговая инспекция, санитарный надзор, пожарные. Сотрудники правоохранительных органов, хотя от них всегда исходила угроза, в то время главной проблемой не были. Я, кстати сказать, еще тогда на рабочих группах научился безошибочно определять, какой бизнес человек представляет: если главной опасностью человек называл жесткую валютную или экспортно/импортную политику — значит, крупный, если речь шла о лицензировании и сертификации — это средний или вполне устойчивый малый бизнес, а микробизнес всегда говорил: «Ребят, самое страшное — это участковый милиционер».

С 2004 года административные барьеры начали расти, и, как оказалось, растут они за счет двух основных вещей. Во-первых, налоговое администрирование: с одной стороны, налоговые ставки были снижены, с другой — одновременно ввели двойной учет и отчетность (бухгалтерский и налоговый), тем самым повысив издержки. Но это еще было бы полбеды: примерно к 2005 году налоговые органы превратились в органы серьезного рэкета. Это было новое явление — явление второго путинского срока. Возникло формальное соглашение с МВД — налоговые дела стали превращаться в уголовные преследования. И заканчиваться стали совсем не так, как они заканчивались бы в арбитражных судах. Кроме того, конечно, роль «силовиков» в обложении малого и среднего бизнеса существенно выросла.

— А вот то, что называется красивыми словами «государственный рэкет», существует в сфере малого и среднего бизнеса?

— Насколько я понимаю, все-таки нет, это явление большого бизнеса. Можно легко объяснить почему: слишком много издержек ловить всех этих мышек — проще отхватить крупный кусок у слона. Но здесь есть другой аспект: под самым сильным ударом в плане отношений с налоговыми органами оказался именно средний бизнес. Дело в том, что эти предприятия на виду: отчетность открытая, мобильность низкая (это не палатка и не бабушка на рынке). И, по результатам исследования, именно предприятия среднего бизнеса показали очень печальный результат. Если в 2000 году можно было жить по формуле: я плачу налоги — я не плачу взяток (и наоборот), то уже в 2005 году обложение стало двойным. Ты можешь платить налоги, но взятки все равно придется давать. Поэтому нагрузка стала расти, и расти именно за счет обложения со стороны фискальных и правоохранительных органов. Эта нагрузка пала в значительной степени на средний бизнес, отъем (государственный рэкет) — беда крупного бизнеса, а малый бизнес оказался притеснен крупным и среднем бизнесом, контролируемым чиновниками. Если в 2002 году мелкооптовые рынки еще конкурировали с торговыми сетями, то потом начались все эти истории, когда губернаторы закрывали мелкооптовые рынки, для того чтобы построить супермаркет дочери губернатора или пустить туда французскую торговую сеть. И, конечно, сети весьма преуспели в вытеснении малого бизнеса в последние годы.

— Ждете ли вы каких-то позитивных изменений в этой сфере в связи со сменой президента? Как вы считаете, осознает ли власть необходимость этих изменений?

— На уровне деклараций понимание есть уже сейчас. Более того, если судить по экономическим выступлениям Путина и Медведева, то возникает ощущение, что они решили вернуться в 2002 год. Я не очень понимаю, зачем это Путину, но могу предположить, зачем это президенту Медведеву. Думаю, что и на этот раз причины, прежде всего, политические. Дмитрий Медведев пришел к власти в условиях, когда фактически не было никакой политической борьбы, у Путина же была совсем другая легитимность. Да, преемник, да, поставленный президентом Ельциным, но через какую борьбу он прошел в 1999 году? У Медведева этого нет, ему нужно искать легитимность, а это означает, что нужно решать проблемы не только внутри закрытых элит (старых и новых), но и тех слоев, которые, иначе как через преобразование законодательства, свои проблемы решить не могут. Я допускаю, что возврат ко многим идеям 2000-2002 годов для Медведева связан именно с этим. Есть еще, конечно, и экономические соображения: очень сложно рассчитывать на развитие чего-либо инновационного (а риски газонефтяной экономики, несмотря на ее высокую доходность, конечно, осознаются), если мы не опираемся на систему малого и среднего бизнеса. Потому что малый бизнес — это не только зеленщик, который что-то приносит к завтраку, это еще и нормальный цикл инновационного развития, когда идеи вырабатываются малым бизнесом, а потом идут в промышленное использование в среднем и большом.

В качестве иллюстрации можно привести банковский сектор. Сколько было разговоров о потребительском кредитовании, а кто в итоге его запустил? Торговые сети (в частности «М-Видео»), которые тогда относились к среднему бизнесу, и средний банк «Русский стандарт». А вовсе не лидеры банковского сектора. Дело в том, что у лидеров и так все хорошо, у большого бизнеса доходы образуются на так называемой экономии на масштабе, из-за того, что они широко, шире, чем кто-либо, делают уже известное, а инновация — это всегда риски, смена производства, издержки. А для малого и среднего бизнеса инновация часто единственный шанс выиграть конкурентное преимущество. Кстати сказать, в западной экономике уничтожается тоже огромное количество предприятий малого бизнеса, но «умирают» они по совершенно разным причинам: иногда от поражения, а иногда от успеха — когда идею, вместе с предприятием, продают, или оно вливается в средний или крупный бизнес. Так что есть и экономические основания, почему приходится думать о малом и среднем бизнесе, но полагаю, что политические мотивы всегда звучат более убедительно. Если Медведев хочет искать легитимности, то он должен хотя бы повторить раннего Путина.

— Можете перечислить какие-то конкретные шаги и действия, которые, на ваш взгляд, говорят о грядущих переменах?

— Постановка вопроса насчет судебной системы — это абсолютно правильно. Если начинать что-то делать с государственными институтами, то начинать надо не с парламента, а с суда. Суд имеет отношение ко всему: и к бизнесу, и к защищенности граждан, и к работе политической системы. Думаю, что указ о поддержке малого и среднего бизнеса — шаг тоже правильный. Переход от лицензирования к страховой поддержке обсуждался уже давно — следующим этапом должна быть ликвидация лицензирования. Лицензия фиксирует состояние предприятия только на конкретный момент выдачи лицензии — уже через неделю мы не знаем: соблюдаются там правила или нет. Поэтому сама по себе лицензия не имеет смысла, важно то, каким образом устроен контроль за соблюдением правил: чтобы ничего не взорвалось, не сгорело и т.д. И страховые системы прекрасно могут выполнять эту роль. Другой вопрос, что любое хорошее начинание можно легко сделать не очень хорошим. Ведь реформы проводят не умные или глупые люди (это само собой), а, прежде всего, группы интересов. Поэтому можно сделать так, что вся прибыль перейдет к двум-трем крупным страховым компаниям, которые в итоге от этих реформ и выиграют. Так уже было с монетизацией — есть конкретные фармацевтические компании, которые получили гарантированные рынки по государственным ценам выше рыночных. И когда говорят, что от монетизации никто не выиграл, то это смешно: вот же они, вполне конкретные люди. Так и в этом случае страхование малого и среднего бизнеса может стать дополнительным источником доходов для монополий, а может работать на развитие бизнеса. Эффективность этих законов, прежде всего, зависит от того, какие группы будут включены в процесс их принятия. А это будет видно уже в ближайшее время.

— Вы считаете, есть основания предполагать, что власть вернется к диалогу с обществом?

— Думаю, что власть может вернуться к этому диалогу. Но дело здесь опять же не в личных убеждениях президента или премьера. Все эти годы мы наблюдаем борьбу кремлевских башен, но борьба эта лишь иногда выплескивается наружу (в виде статьи Черкесова, например, или интервью Шварцмана). Но всегда понятно, что это — лишь нога чья-то из-под ковра высунулась и ее тут же убрали, иногда вместе с хозяином. Конкуренция есть, но она скрытая, и в такой ситуации никакого диалога с властью быть не может. Но вот встала проблема 2008 года — нашли решение, решение плохое (но эта проблема, очевидно, хорошего решения изначально не имела). И нынешняя конфигурация власти из двух президентов, бывшего и нынешнего, гладко работать не может — Конституция у нас суперпрезидентская, все формальные права в руках президента, а все реальные возможности — в руках премьера. Очень маловероятно, что конкурирующие группы не станут использовать этот зазор: здесь не добился желаемого — иди туда. Соответственно эти силы и станут расшатывать конструкцию. Даже если Медведев и Путин искренне хотят на памятнике 2030 года стоять в обнимку, все равно эти зазоры будут увеличиваться. Когда — и если — борьба приобретет публичный характер, возникнет потребность в общественной поддержке. А как искать поддержки? Нужно входить в диалог с разными группами. Во всяком случае, такая возможность существует.

Автор - президент Института национального проекта "Общественный договор"