Нам выпала завидная и нелегкая участь — быть современниками Александра Солженицына. Огромный литературный талант, многообразие форм, в которых этот дар реализовывался, единство биографии и творчества — все это делает Солженицына одной из самых ярких фигур в русской и мировой культуре ХХ века.

Обычно масштаб личности и таланта художника и мыслителя осознается не сразу, иногда — спустя десятилетия. Мы лишь сейчас начинаем понимать, что жили в одно время и на одной земле с Варламом Шаламовым и Василием Гроссманом. С Солженицыным было по-другому: в то ноябрьское утро 1962 года, когда читающая Россия впервые открыла одиннадцатую книжку «Нового мира», всем стало ясно, что начался новый этап в русской литературе.

В 1967, в письме к Съезду советских писателей, читающей публике открылся новый Солженицын: блестящий политический публицист, бескомпромиссный борец за гражданские свободы, прежде всего — за свободу мысли и слова. Правозащитники считали Солженицына своим; в течение нескольких лет в стране и в мире его рассматривали как диссидента № 1. Но Солженицын не был только диссидентом: он умел совместить в себе политического борца с режимом и человека, мечтающего о прекращении двухвекового противостояния правительства и общества, о Великом Примирении российской власти и российской интеллигенции.

С середины 1970-х, своим «Письмом вождям Советского Союза», несколькими эссе, опубликованными в собранном им и его единомышленниками сборнике «Из-под глыб», статьями, написанными в изгнании, Солженицын заявляет о себе как об оригинальном и сильном политическом мыслителе. Его суровая критика механизмов современной демократии, секуляризации западного общества, других основ современной европейской цивилизации создали ему устойчивую репутацию «антизападника» и даже националиста. Но Солженицын, подобно его предшественнику Достоевскому, не вписывается в рамки этих определений. Его поиски «особого пути» для России были не чем иным, как искренней попыткой соединить то, что он считал русскими национальными ценностями, с христианской культурой Европы, продолжением духовных поисков российских религиозных философов конца XIX — начала XX века.

Ни мы, да и никто другой, не можем претендовать на то, чтобы сегодня, сейчас оценить значение интеллектуального наследия Солженицына-мыслителя. Об историософских взглядах, политической философии и публицистике Солженицына будут спорить еще много десятилетий. А может быть, эти дискуссии, подобно спорам вокруг Достоевского и Толстого, будут длиться всегда — по крайней мере, до тех пор, пока существует как социально-культурное явление сама российская интеллигенция. Однако — независимо от отношения современников и потомков к общественно-политическим позициям Александра Исаевича — та невероятная энергия, та яростная убежденность и тот литературный блеск, с которыми Солженицын формулировал и отстаивал свои взгляды, сами по себе делают его публицистику выдающимся явлением культуры.

Для нас, для Международного общества «Мемориал», огромное значение имеет труд Солженицына «Архипелаг ГУЛаг». В этом, по определению автора, «опыте художественного исследования» ему удалось совместить два ранее разделенных потока памяти о государственном терроре: непосредственный личный опыт свидетелей и жертв крупнейшей национальной катастрофы столетия и попытки критического осмысления известных и вновь открывшихся исторических фактов. Основным итогом этой работы стало даже не столько новое знание о терроре, сколько обретение целостности исторического понимания. По существу «Архипелаг ГУЛаг» — это титаническая попытка создать новое национальное историческое сознание, альтернативное лживой, полной умолчаний и фальсификаций официальной версии советской истории.

На многие годы вперед, вплоть до последних лет перестройки, «Архипелаг ГУЛаг» стал одним из наиболее востребованных и наиболее преследуемых текстов самиздата. Его изымали на обысках, за его чтение или хранение выгоняли с работы и отчисляли из вузов, за его распространение и размножение арестовывали и судили. Однако, несмотря на это, экземпляры зарубежных изданий тайно ввозились в СССР, а здесь книгу в сотнях экземпляров печатали фотоспособом, копировали на множительных аппаратах и перепечатывали на пишущих машинках.

На Западе «Архипелаг ГУЛаг» также произвел ошеломляющее впечатление как неопровержимое по достоверности свидетельство цены и итогов коммунистического эксперимента. Канцелярская аббревиатура названия «Главное Управление лагерей» стала метафорой, и слово «Гулаг» вошло во все словари мира как одно из обозначений понятия «гуманитарная катастрофа политического происхождения и национального или глобального масштаба».

С «Архипелага ГУЛаг» начинается новый этап в осмыслении отечественной истории ХХ века. Необходимость работы с прошлым во имя будущего стала очевидной для многих людей. Сначала такие люди насчитывались десятками, потом их стали сотни и тысячи. Попытки независимых исторических исследований в 1970-е, широкое общественное движение конца 1980-х, мемориальская работа, начавшаяся в 1990-е и продолжающаяся по сей день, — отправной точкой для всего этого был грандиозный «опыт художественного исследования», осуществленного Александром Солженицыным.

Теперь многие начнут говорить о «конце эпохи Солженицына». Мы категорически с этим не согласны. «Эпоха Солженицына», эпоха восстановления исторической памяти, не кончается с его уходом.

Москва, 4 августа 2008 г.