Теперь мы поговорим о причинах коррупции. Только понимая причины коррупции, мы можем грамотно ставить диагноз и проектировать лечение. Но прежде чем переходить к теме, считаю важным чуть-чуть пофилософствовать вокруг категории причины.

Представьте себе, что в службу демонов Максвелла поступил сигнал: в чайнике на кухне у бабы Даши молекулы воды носятся как угорелые, создавая угрозу для себя и окружающих и нарушая спокойствие и стабильность. И вот, мы с Вами, несколько демонов Максвелла, командированы в этот чайник, чтобы выявить и устранить причины безобразия. Мы летаем рядом с взбесившимися молекулами и допрашиваем их. Приведу один из типичных диалогов.

Демон: «Скажите, вот Вы летите с недозволенной скоростью в направлении зюйд-зюйд-вест. Как Вы это объясните?».

Молекула: «Я тут не причем. Просто семнадцать наносекунд назад в меня врезалась другая молекула, которая летела как оглашенная. Вот я теперь и мчусь. И ничего поделать не могу, хоть мне туда не надо. Разве врежусь сама в кого-нибудь, если повезет, и изменю направление полета».

Показания молекулы абсолютно достоверны. Она исчерпывающе и правдиво описала причину своего перемещения. Понятно, что аналогичные по содержанию показания дадут и остальные молекулы. Такие же показания мы получим, если попробуем копнуть вглубь времен. Максимум, что мы сможем обнаружить, проявив основательность на допросах, что, начиная с некоторого момента, молекулы начали носиться быстрее. Но, используя такой подход, мы никогда не узнаем, что в этот момент баба Даша просто поставила чайник на плиту. И это обстоятельство будет объясняющей причиной более высокого порядка. Но если мы действительно начнем всерьез разбираться, то мы выясним, что чайник был водружен на плиту в семь-тридцать утра. Баба Даша всегда встает рано и пьет чай. Это станет объясняющей причиной следующего порядка. Ну и так далее.

Мы вольны в выборе уровня объясняющих причин. Просто наш выбор может зависеть от того, какую задачу мы решаем. Мы можем получить точную информацию, выясняя причину, но далеко не всегда причина будет адекватна решаемой задаче. Прошу иметь это в виду, если данный текст вызовет, как я надеюсь, Ваши собственные поиски и размышления. Ну а теперь к причинам, которые, как следует из предыдущей статьи, совпадают с различными проблемами, порождающими различные неэффективности. Тут вот еще что интересно: поскольку коррупция системна, то и причины образуют клубок взаимообусловленностей, что мы сейчас же и увидим. И последнее предуведомление: мое описание не будет полным. Оно призвано возбудить ваши собственные размышления.

Естественно начать с того, что определяется историко-культурным наследием. Сразу оговорюсь: я категорический противник тезиса об обреченности на коррупцию, о том, что «она, мол, в крови», что «воровали, воруют и воровать будут», но к этому я обязательно вернусь позже. Мы сейчас увидим, как историко-культурные причины сплетаются, например, с социально-психологическими.

Приведу, для начала, один пример влияния истории. В 2002 г. ИНДЕМ вместе с московским отделением Transparency International провел сравнительное исследование коррупции в сорока российских регионах. Так вот, оказалось, что в регионах, не затронутых многовековым крепостным правом (Северо-Запад страны и Сибирь), коррупция в среднем ниже, чем в традиционных центрально-европейских российских регионах. Одно из возможных объяснений таково. Крепостное право формирует рабскую (и «господскую») психологию, от которой быстро не избавишься, а она, в свою очередь, способствует коррупции. Проиллюстрирую сей факт фрагментом одного из исследований Фонда ИНДЕМ, относящегося к 2001 г.

Некоторые гипотезы мы проверяем с помощью метода, который мы называем «метод контрастных групп». В цитируемом исследовании мы изучали, помимо прочего, эмоциональные реакции на факт участия в коррупционной сделке. Здесь нам было интересно, какие социальные типы более склонны к негативным или позитивным эмоциям. Первичное изучение данных подвигло нас для проверки гипотезы, которую я покажу ниже, сконструировать две следующие контрастные группы. Первая — «сельские бедные необразованные старушки», вторая — «богатые молодые образованные люди из мегаполисов». Установлено было следующее: старушки существенно чаще испытывали позитивные эмоции от дачи взятки, а представители второй группы — негативные.

Этот неожиданный факт имеет понятное объяснение. Дело в том, что эмоции, помимо прочего, имеют важную функцию: подтверждения и закрепления адекватности индивида некой социальной роли. Если он чувствует, что его поведение адекватно той социальной роли, которую он, по его представлению, играет, то возникают позитивные эмоции; в случае неадекватности — отрицательные.

Представители второй из наших групп полагают, что они находятся с чиновниками в отношении «услуги». Для них чиновник — это нанятый на налоги работник, обязанный выполнять свои функции. Необходимость давать взятку для них противоестественна такой системе отношений, а потому вызывает недовольство — по отношению к чиновнику или по отношению к себе. Напротив, старушки, общаясь с чиновниками, мыслят себя в условиях отношений «дарения» (это патриархальная система отношений, описанная антропологами). Услуга со стороны чиновника представляется им добровольным благосклонным даром «чужого барина», который должен быть отдарен, в частности — взяткой. Именно поэтому дача взятки для них — адекватное поведение. (Чтобы понять психологию таких людей, прочитайте замечательный рассказ Василия Шукшина «Старики».)

Тут, конечно, улица с двусторонним движением. Большая часть наших граждан по-прежнему воспринимают чиновников как господ. Но и последние не считают себя слугами общества. В лучшем случае они считают себя пастырями, которые призваны опекать свое стадо. В худшем — вульгарное ворье. А в промежутке… Меня повергло в шок оргазмически восторженное заявление одного из генеральных прокуроров на открытой коллегии ведомства, провозглашенное в присутствии президента: «Мы — государевы люди!». Вдумайтесь, читатели: в начале XXI века наши чиновники не считают себя слугами общества; более того — они не слуги государства. Они служат государю! Эта патриархальность куда более кондовая и вредная, чем у наших старушек.

Вы, конечно, понимаете и без моей заключающей морали: пока большая часть общества считает чиновников господами, это общество не готово к внешнему контролю над бюрократией. Пока господами считают себя сами чиновники, идея открытости власти им абсолютна чужда, на нейробиологическом уровне, если угодно. А мы с вами уже знаем, что без открытости власти и нашего внешнего контроля над ней борьба с коррупцией немыслима. Это неумолимая логика принципал-агентской модели.

Среди множества исторических обстоятельств, специфичных для России, одно претендует на центральное место. Речь идет о традиции централизации государством всевозможных функций, которые в Европе, к примеру, были децентрализованы. Здесь не место для подробного анализа, поэтому ограничусь одним примером. В 1575 г. бюргеры города Лейдена успешно отбили осаду испанцев. Принц Вильгельм Орлеанский, прозванный Молчаливым, желая вознаградить их, предложил на выбор два варианта: освобождение от налогов или учреждение университета. Бюргеры выбрали университет! Причем тут коррупция, спросите вы. Ответ очевиден: только независимые от государства влиятельные университеты способны формировать и воспроизводить независимо мыслящую элиту, считающую должным оказывать давление на власть, а не служить ей подушечкой на троне (в лучшем случае).

Независимо мыслящие люди много меньше подвержены пропаганде. И, что крайне важно, они в состоянии оценивать не только краткосрочные интересы, но и долгосрочные. Это имеет прямое отношение к коррупции, и вот почему. Дело в том, что коррупция в краткосрочном плане выгодна не только получателям взяток, но и взяткодателям. Давая взятки, мы упрощаем решение наших текущих проблем; нередко за взятку мы получаем возможность нарушать законы. Наконец, взятки — это способ заставить чиновников работать на граждан. Иными словами — отказ от взяток чреват определенными потерями. Более того, тот, кто в одиночестве отказывается платить взятки, оказывается в менее выгодных условиях, чем ему подобные. Это предельно ясно в случае деловой коррупции, поскольку тогда она выступает как инструмент получения конкурентных преимуществ.

Только независимо мыслящие образованные люди в состоянии оценить долгосрочные негативные последствия своего собственного участия в коррупции (о них мы будем говорить отдельно и позже). Ведь куда как просто объединяться вокруг отстаивания непосредственно и краткосрочно оцениваемых интересов вроде утраченных пенсионных льгот или в виду угрозы запрета правого руля. Много труднее объединиться, когда речь идет о долгосрочных, отложенных потерях, которые наше сознание всегда преуменьшает. Но без такой консолидации давление на власть невозможно. А власти очень трудно отказаться от коррупции, если она не находится под постоянным, осмысленным консолидированным давлением общества.

В следующих статьях я коснусь и менее абстрактных причин коррупции, а пока считаю важным сделать одно замечание. Рассуждая об историко-культурных причинах коррупции, я, тем не менее, не считаю, что есть страны, обреченные на коррупцию в силу то ли «крови», то ли «культуры». Мое убеждение основано вот на чем. Во-первых, многие страны западной культуры проходили периоды крайне высокой и тотальной коррупции. Во-вторых, есть страны восточной культуры, успешно преодолевшие свою коррупцию или преодолевающие ее сейчас. В-третьих, коррупция — это разновидность социальных отношений. Последние творятся нами самими — нашими действиями, поведением, традициями. И то, что творим мы сами, доступно изменению нашими собственными руками. Это зависит от нас, от нашей способности преодолевать рутину привычного и удобного.

Продолжение следует