— Вы сирота: вероятно, вы жалуетесь на несправедливость и обиду?

— Никак нет-с. Я приехала просить милости, а не правосудия.

А.С.Пушкин. Капитанская дочка.

Так повелось в нашем печальном отечестве. Машенька Миронова просила у царицы для своего любимого только милости, хотя знала, что Петр Гринев — не изменник. Иначе Пушкин написать и не мог. Он гениально разглядел русский характер, и в ситуации выбора определил Машеньке поступить так, как это свойственно русскому человеку. Отчего мы капитанскую дочку любим, конечно, ничуть не меньше.

Пара прошедших веков мало что изменила. Все также нет в России правосудия и надеяться на него не приходится. Все также страной правят цари, выродившиеся в генсеков, президентов и премьеров. Правда, появилось если не гражданское общество, то хотя бы идея о нем и люди, эту идею провозглашающие. Но вот чудеса — и эти люди тоже требуют не правосудия, а милости.

22 мая 2008 года в приемную президента Дмитрия Медведева было передано обращение правозащитников и общественных деятелей с призывом начать освобождение политзаключенных. Обращение подписали Людмила Алексеева, Сергей Ковалев, Глеб Якунин, Светлана Ганнушкина и много других достойных людей. Даже Вацлав Гавел подписал. «…Мы призываем Вас помиловать людей, ставших, по нашему мнению, жертвами политически мотивированных преследований», — пишут авторы обращения. Далее следует список фигурантов «дела ЮКОСа», имена ученых, осужденных за шпионаж, и другие.

Подписавшим понятно, что осужденные невиновны. Понятно, что правосудия не дождешься. А помилования? Милости от власти дождешься? Ладно, что на милость властей рассчитывают неискушенные вольняшки, но «тертые» зэки Ковалев, Якунин или Гавел разве не знают, что такое помилование в понимании власти? Неужели у них есть хоть тень сомнения в том, что сегодняшней российской власти (как и вчерашней советской) сострадание в принципе не свойственно. Гуманность, милосердие, прощение, справедливость — слова не из их лексикона.

По правде, расчет здесь не на милосердие властей, а на принуждение — заставить их пойти на этот шаг под давлением общества. Ничего плохого в таком давлении нет, это нормально — общество должно давить на власть. Однако же надо помнить, что наша власть никогда не идет на уступки просто так, а всегда хоть с какой-нибудь выгодой для себя. Поэтому обращение за помилованием — это игра, в которую, разумеется, кто хочет, тот и играет. Просители делают вид, что рассчитывают на милосердие, а на самом деле создают инструмент давления. Власти делают вид, что милосердны, а на самом деле извлекают из этого максимальную для себя пропагандистскую пользу. В сущности, обычная сделка: для ходатаев — с властью, для власти — с заключенным, для заключенного — со своей совестью.

Сделкам этим даже на моей памяти — несть числа. И всегда они проходят приблизительно по одной и той же схеме, хотя с некоторыми вариациями и особенностями. В последнее время было много разговоров о помиловании, о подаче прошений, об отношении к этому общества и власти. В основном, это связано с фигурантами «дела ЮКОСа». Ходатаи о помиловании чаще всего добрые люди, искренне желающие заключенному свободы любой ценой. Увы, они обычно либо не задумываются, либо просто не знают, что за свободу нельзя платить любую цену. Даже за жизнь не всякая цена платится. Иногда, в зависимости от остроты политической ситуации и времени действия, к добрым людям добавляются хитрые, убивающие сразу двух зайцев. С одной стороны, они отмечаются в списке прогрессивно мыслящих и остро сочувствующих. С другой стороны — расписываются в преданности власти. Ведь власть любит, когда ее просят — она воспринимает это как верх лояльности. За челобитные не наказывают. Просьба к тирану о снисхождении к кому-либо и выглядит внешне благородно, и тирана ублажает. Важно только не перегнуть палку, чтобы просьба не выглядела требованием — этого власть уже крайне не любит. Поэтому требовать правосудия — опасно, а просить помилования — нет.

Но как бы ни была власть довольна собственной гуманностью, просто так она зэка на волю не отдаст. Извольте хорошо себя вести в лагере и сотрудничать с администрацией. Не хотите стучать — ладно, но хотя бы дайте письменное согласие на сотрудничество. Вступите в секцию внутреннего порядка и наденьте на руку красную повязку — определитесь, с кем вы. Встали на путь исправления или все еще думаете о собственном достоинстве? Поддерживаете лагерную администрацию или вместе с другими зэками отстаиваете свои права? Хотите помилования или сидеть до конца срока? А может, и дальше. То-то.

Теперь неплохо бы и самому написать прошение, а то, что ж, все другие за вас пишут. Надо признать вину и обещать исправиться. Нет, по закону в прошении о помиловании раскаиваться в содеянном не обязательно. Хотя и понимают все, что прощения без раскаяния среди людей не бывает. Поэтому, хоть от зэка раскаяние и не требуется, а лагерная администрация сведения об этом предоставить обязана. По всей форме, вместе с прошением о помиловании и другими сопроводительными документами. «К ходатайству о помиловании администрацией учреждения прилагаются… представление администрации учреждения с характеристикой осужденного, содержащей сведения о его поведении, отношении к учебе и труду во время отбывания наказания, отношении к совершенному деянию». («Положение о порядке рассмотрения ходатайств о помиловании в Российской Федерации»). Ясное дело, зэк может написать, что угодно, важно — как начальство его оценивает.

Не только для политического, но и для всякого зэка помилование — это сыр в мышеловке. Он только издалека, из прекраснодушной вольной жизни кажется бесплатным. А в тюремной системе за это надо очень и очень платить. Впрочем, одно исключение в прежние времена было — смертники. Их прошения о помиловании рассматривались серьезнее, чем остальные, и сотрудничества с администрацией от них не требовалось. Более того, подача прошения о помиловании была обязательной. В советские годы, если приговоренный к смертной казни отказывался «писать помиловку», прошение за него подавал начальник следственного изолятора. Но это исключение из правил.

А так каждый зэк, возмечтавший о помиловании, должен сломаться, если не был сломлен раньше. В том-то и смысл ментовской работы в лагерях — кнутом и пряником сломить волю заключенного, сделать из него всегда покорного, послушного властям безропотного раба. (А разве не в том была и вся идея советской власти? И не к тому ли стремится власть сегодняшняя?) Пряников было много — дополнительные свидания, посылки и передачи, отпуск домой на 10 дней, «расконвойка» (выходишь днем за ворота зоны без конвоя), амнистия, условно-досрочное освобождение, но самый редкий и самый сладкий пряник — помилование.

А с другой стороны кнут — изматывающая работа, вечный недосып, холод, голод, штрафной изолятор, ПКТ (помещение камерного типа — внутрилагерная тюрьма), спецназовские дубинки, издевательства контролеров, овчарки, смирительная рубашка, наручники на локти, пресс-хаты, крытая тюрьма, туберкулез, цинга, дистрофия и много чего еще, о чем и вспоминать не хочется.

Вот так и проходит жизнь большинства зэков — в выборе между кнутом и пряником, в лавировании, в умении исхитриться, в попытке физически выжить и при этом не сломаться, сохранить самоуважение. Тут не до помилования — на него могут рассчитывать только «твердо вставшие на путь исправления».

Конечно, как именно заключенный, добивающийся помилования, договаривается со своей совестью — дело личное. Но по моим наблюдениям, такие договоренности обычно скверно отражаются на окружающих. Да и лагерная мудрость ведь неспроста гласит: «Не верь, не бойся, не проси». Особенно это относится к политическим заключенным. Тут власть цепко держит в своих лапах человека, неосторожно шагнувшего ей навстречу. Легко ли продать дьяволу только частичку своей души? Нет, он хочет все, и власть требует выступить по телевидению, оболгать друзей, публично раскаяться в несовершенном преступлении. Именно такой очень часто и была для политических цена за свободу «любой ценой». Остановиться на этом пути довольно трудно. Сомневаюсь, что сейчас все сильно изменилось. Власть обычно пытается выжать из зэка все по максимуму. Хотя, конечно, ей это не всегда удается. А в некоторых случаях она удовлетворяется просто самим фактом подачи прошения о помиловании, полагая, что этого уже достаточно и зэк сломлен или скомпрометирован.

Условия каждой конкретной сделки могут быть разными. Однако суть договоренностей между обществом, властью и заключенным от этого не меняется. Одни эти сделки категорически отвергают. Других они вполне устраивают. Как говорится, дело личное. Даже, вот, на «ЕЖе» повстречал утверждение, что такие сделки и законны, и разумны, и неизбежны. Действительно, чего бы ни попросить упыря, что б не пил столько людской кровушки? Вдруг расчувствуется?

Для того чтобы заключить сделку о помиловании, надо зарядиться изрядной долей цинизма. Не только потому, что успешной сделке должно предшествовать послушное поведение и «правильное» отношение к своей прошлой деятельности, но и потому, что само помилование, как и отказ в нем, нелегко пережить со спокойной душой. Ну каково это — принять милость от власти, засадившей тебя за несовершенное преступление? Еще хуже быть в роли неудачливого просителя. Такая моральная жертва — и безрезультатно. Унижение — что в одном случае, что в другом.

Некоторые считают эти издержки приемлемыми. У каждого в душе есть свои собственные весы, на чашечки которых он складывает все резоны «за» и «против». Для иных сверхзадача возобновления политической деятельности, возвращения к семье, к старым родителям, к научной работе или просто к вольной жизни перевешивает все остальное. Счастье так заманчиво, особенно когда мечтаешь о нем в тюремной камере. Вопрос лишь в том, чем можно ради этого пожертвовать. И тут каждый решает самостоятельно, и сам потом за это решение отвечает. Сам, а не те, кто искушает его свободой — по благим ли соображениям или из государственного расчета.

Это стоит учитывать тем, кто в последнее время так вдохновенно проводит общественные кампании за помилование конкретных заключенных и так негодует по поводу малого числа подписей под коллективными обращениями. Боюсь, они видят только одну, гуманитарную сторону освобождения по помилованию. Но есть и другая, моральная сторона, скрытая от глаз общественных активистов. Ее хорошо видно тем, кто находится по другую сторону колючей проволоки. Поэтому они далеко не всегда идут на сделку с совестью и властью.