«Гамбургский счёт» с жизнью
Кто сам не помнил, тому на этой неделе не раз напомнили: девятнадцать лет назад, в ночь на 26 апреля 1986 года взорвался реактор четвертого блока Чернобыльской АЭС.
Что тогда произошло "на самом деле", нам многожды рассказали телевидение и таблоиды – вплоть до землетрясения и подстроенной врагами диверсии. Это, конечно, экзотический бред. В целом же в обществе господствует мнение: опасность атомной энергетики принципиально неискоренима, а во всем виновны "гады-физики".
И никто, кажется, не вспомнил о другой печальной годовщине: семнадцать лет назад, 27 апреля 1988 года, покончил с собой Валерий Алексеевич Легасов, член Президиума Академии наук СССР, замдиректора Курчатовского института, возглавлявший там Отделение молекулярной физики, а в МГУ – объединенную кафедру радиохимии и химической технологии... Для пятидесяти с небольшим лет карьера не просто блестящая – небывалая. Почему?..
27 апреля 1986-го была завершена эвакуация пятидесяти тысяч жителей Припяти, примыкавшего к станции городка атомщиков, – до того, как радиоактивные выбросы накрыли жилые кварталы. Именно Легасов, в первые часы после аварии включенный в правительственную комиссию, настоял тогда на вывозе людей. Он же в первые дни принимал на месте другие важнейшие решения, а потом готовил доклад об аварии, представленный на конференции МАГАТЭ в Вене. Для Легасова-ученого эти два года были заполнены напряженной и осмысленной работой – так почему же?..
Вот, например, писатель и эколог Сергей Залыгин дает такое объяснение: "Он переживал ужас... не мог Легасов согласиться с тем, что... до сих пор строим АЭС и только через пятнадцать-двадцать лет убедимся в их бесперспективности..." Прошедший в декабре 2004 года по каналу РТР документальный фильм "Самоубийство после Чернобыля. Академик Легасов" предлагает другой ответ: "Накануне смерти академик надиктовал пять магнитофонных кассет, где он упоминает тех, кто на самом деле виноват в аварии на Чернобыльской АЭС, не пощадив при этом и себя. Лишь однажды академик Легасов переступил через себя и солгал, пытаясь скрыть истинные размеры катастрофы от всего мира на международной сессии МАГАТЭ. Легасов втоптал свою честь, чтобы сохранить достоинство своей страны, но она этого не оценила. Выброшенный из жизни, тяжело больной Легасов покончил с собой через два года после взрыва на ЧАЭС".
Тем, кто общался с Валерием Алексеевичам в те два года, ясна абсурдность этих версий. Доклад, представленный МАГАТЭ, был беспрецедентно смелым в своей объективности. Как вспоминал Николай Рыжков, "кое-кто требовал авторов этого 700-страничного доклада привлечь к уголовной ответственности". Да и про перспективы разных видов энергетики, про их относительную безопасность Легасов говорил и писал совсем другое. Например, что при нормальной работе атомная станция выбрасывает в окружающую среду в сорок раз меньше радиации, чем угольная той же мощности. Легасов-ученый отличался смелостью мысли, широтой охвата материала и системным подходом.
Смелость мысли – это про его научные работы шестидесятых. Со школы известно: благородные газы, они же - инертные, восьмая группа таблицы Менделеева, просто по определению в химические реакции не вступают и соединений не образуют. В 1963-м коллега показал Легасову статью о проблемах синтеза соединений благородных газов: традиционным финалом таких экспериментов была груда искореженного и оплавленного металла. Легасов же взял сосуд, напустил ксенон и четырехфтористый уран, подогрел и получил тетрафторид ксенона. И смог превратить это в инструмент для дальнейших исследований, а потом и применить в новых технологиях. Валерий Алексеевич возглавил Отделение молекулярной физики – на общем фоне "курчатника" оно выглядело очень динамичным и каким-то "западным".
Широта охвата и системный подход Легасова проявились, когда он озаботился проблемами безопасности сложных технологических систем. Созданный им в начале восьмидесятых учебный курс "Безопасность химических производств для человека и окружающей среды" был изумительно красив. После Чернобыля его идеи нашли применение: в декабре 1987-го Валерий Алексеевич возглавил рабочую группу при президиуме Академии по оценке риска и проблемам безопасности, в феврале 1988-го – научно-техническую комиссию по промышленной безопасности при Госкомитете по науке и технике. Автору довелось тогда слышать доклад Легасова, где он сравнивал Чернобыль с катастрофой на химкомбинате в индийском Бхопале, – это был изящный научный анализ, полное и свободное ориентирование в разнородных, казалось бы, дисциплинах, умение просто изложить сложные вещи, не упустив важного.
Легасов был одним из наиболее успешных представителей в своем поколении выпускников "Менделеевки". Встречаясь, о нем говорили, но странные то были разговоры: да, блестящий ученый, педагог, организатор – но... И странное это было "но": признавая талант Валерия Алексеевича, его не считали за "своего". Когда-то в институте целыми курсами ездили на целину, Легасов был комсомольским вожаком, получил медаль "За освоение целинных земель" – как все. Тогда все вроде как были равны, но потом некоторые оказались "равнее других".
Сразу после защиты диплома академик Исаак Кикоин предложил Легасову остаться в аспирантуре в Курчатовском институте. Но, как написано в одной из биографий, "еще ранее Валерий Алексеевич дал слово товарищам по МХТИ им. Менделеева уехать работать на Сибирский химический комбинат. Слово сдержал... Возвратился в Москву в конце 1962 года, поступил в аспирантуру". Другой мемуарист, доктор химических наук Огородников, говорит так: "После защиты диплома по его инициативе вся группа уехала в Томск-7 на Сибирский химический комбинат..." Согласитесь, в таком изложении все выглядит иначе: человек, "застолбивший" себе место в московской аспирантуре, ведет за собой других, и те оказываются в "почтовом ящике", в городе Заколючинск, откуда вырваться весьма сложно. Потом Легасову это всегда припоминали – не отрицая, впрочем, его таланта и блеска научных трудов. Припоминали ему также и один из движителей карьерного взлета – "папу из ЦК". До поры до времени это было лишь разговорами "на кухне".
Возглавляемое Легасовым отделение действительно было эффективно работающей лабораторией, похожей на западные... так же, как заводы петровского времени с крепостными рабочими были похожи на европейские. Те же правила игры: система – потогонная, а начальник – "равнее других". Но и об этом говорили лишь "в курилке".
А в конце восьмидесятых вдруг изменились правила игры – началась череда выборов руководителей предприятий, советов трудовых коллективов, научных советов... И на таких вот выборах в Курчатовском институте Валерия Алексеевича "прокатили": "кухня" и "курилка" высказали наконец свое мнение. Легасов воспринял это тяжело, слишком тяжело для "начальника". Он-то ведь совершенно искренне жил по правилам, предлагаемым эпохой. Он всего лишь жил в одном с нами времени (или в одном безвременье?), по его законам и заповедям (или – по их отсутствию?). Казалось, позволено если не "все", то многое. Так писал классик – и, похоже, ошибался.
Легасов решил расстаться с жизнью. Казалось бы – какая беда, ведь Валерий Алексеевич оставался академиком, директором, завкафедрой. Но важен для него оказался именно этот неожиданно открывшийся "гамбургский счет". Похоже, "на кухнях" и "в курилке" не зря спорили о нем: Легасов думал, что его считают товарищем и вожаком, хотел этого... Не веря в высшие силы, он сам совершил суд и привел приговор в исполнение. И этим доказал, что был лучше многих из нас – оставшихся. Не только потому, что был талантлив, – просто не каждый учёный имеет смелость взглянуть на себя так же широко и честно, как и на окружающий мир, и предъявить счёт к себе самому. И никто не может бросить камень ему вслед – отнюдь не потому, что время разбрасывать камни прошло.
