В конце марта в прессе одно за другим промелькнули два сообщения. Первое: первый вице-премьер Игорь Сечин инициировал проверку сделок «Норильского никеля». Одновременно финансовым положением комбината заинтересовались ВЭБ, ВТБ и Счетная палата.

По удивительному совпадению, на следующий день в Пекине состоялось заседание Госсовета КНР, после которого заместителем секретаря госсовета Китая стал экс-глава Chinalco Сяо Яцин. На новой должности товарищ Сяо будет курировать приобретение китайскими госкомпаниями зарубежных сырьевых активов.

Две эти новости как нельзя лучше характеризуют разницу между властями России и Китая. В России правительственный чиновник использует кризис для того, чтобы «сесть» на финансовые потоки и наложить лапу на чужие активы. Китай же использует кризис, чтобы получить весь мир.

Мы часто слышим, что проблемы российской экономики — это следствие того, что у российских компаний слишком много долгов. Это неправда.
Почему российские активы стоят дешево, а их долги — дорого? Потому что цена их долгов отражает желание этих компаний договариваться с банками, а цена их активов отражает тот факт, что частная собственность в России не стоит ничего. Если бы Ходорковский не сидел за решеткой, а в «Мечел» не посылали бы доктора, то российские активы стоили бы гораздо дороже, и по российским компаниям не звенели бы марджин-коллы.
Почему российские компании вообще набрали так много долгов? Потому что они занимали на Западе те деньги, которые им приходилось платить в качестве налогов.
Куда ушли эти долги? На развитие производства? Нет, прежде всего, на покупку новых активов на Западе. Российские компании занимали деньги под залог своих российских активов, проверку которых может инициировать уважаемый вице-премьер И.И. Сечин, и покупали активы на Западе, где Сечин и Ко не могут наложить лапу, где проверок им. Сечина не бывает.
В 1998 году российская экономика выжила в первую очередь потому, что российские олигархи кардинально сменили стратегию. Ни один из них не беспокоился о том, чтобы выжил его банк. Практически все отвязали от пояса свинцовый груз банков с навешанными на них форвардами и всплыли наверх вместе со становящимися рентабельными промышленными активами.
Сейчас ни одна из промышленных групп внутри России свою политику не поменяла. Классическим примером может служить Олег Дерипаска. У него около 30 млрд. дол. долгов, но он явно не собирается отказываться добром ни от одного из активов, и вся стратегия группы строится на том, что надо полгода тянуть переговоры, а потом доллар и вместе с ним долги подешевеют.
Активы российских предприятий уменьшились, а обязательства остались прежними. Дырку между активами и обязательствами можно заполнить только неплатежами. Они уже начались, и в силу российской привычки не платить тем, кому можно не платить, начнут распространяться, как лесной пожар. Вполне возможно, что вскоре страна, как в 1996 году, начнет рассчитываться не деньгами, а отсутствием денег.
Это, в свою очередь, означает, что кризис затронет абсолютно все предприятия, а не только работающие. Представим себе одно-единственное предприятие (ну, например, золотодобывающую компанию), которая хорошо управляется и не имеет долгов. Понятно, что она тоже будет сидеть в яме, потому что она одна не может рассчитываться деньгами, если все вокруг рассчитываются щенками, и потому что она не может нормально работать, если ее поставщики и смежники лежат на боку.
Что это означает в социальном плане? Отнюдь не протесты и не бунты, которых так боятся наши власти. В России главной формой социального протеста на ухудшающиеся условия жизни является социальная деградация. Рабочий, уволенный с завода, не идет ни в бизнес, ни на улицу. Он идет к ларьку за бутылкой водки и тихо спивается за пару лет.
Это справедливо для всех регионов, за исключением Кавказа, который пока сохраняет спокойствие, потому что живет на субсидиях. Спокойствие это весьма обманчиво, ибо, например, всего лишь за последний год в Дагестане, благодаря слабости власти президента Алиева, значительная часть бизнеса и около двух третей глав администраций районов начали платить ваххабитам, которые из маргиналов превратились в необоримую силу. Как только субсидии будут урезаны, Кавказ начнет отваливаться от России, а свойства империй, к сожалению, очень напоминают свойства мыльного пузыря. А мыльный пузырь — это такая поверхность, которую если проколоть в одном месте, тут же лопается и разлетается во все стороны.
Что все это означает в целом? Нынешний кризис является классическим кондратьевским кризисом, то есть кризисом, в ходе которого окончательно отмирает предыдущий устаревающий способ производства (например, мануфактура) и приобретает всеобщее распространение появившийся до кризиса новый (например, конвейерное производство после Великой депрессии).
Разница с предыдущими кризисами в том, что в связи с глобализацией отмирать будут не просто целые отрасли (например, уральская и зауральская черная металлургия, которая вряд ли выдержит конкуренцию с китайцами), а целые страны. Целые страны окажутся неконкурентоспособны по сравнению с, например, Китаем. И первой такой страной на вылет оказывается Россия.
Если в 1991 году российский экономический кризис был прежде всего кризисом российской оборонки, которая составляла 80% ВВП и вдруг обнаружила, что на ее продукцию нет спроса, то теперь в положении ВПК могут оказаться и российские угольщики, и российские металлурги.
Российские власти привыкли жить в условиях изобилия денег, когда стоимость плохих решений равняется нулю. Теперь стоимость плохих решений возросла экспоненциально, но других решений наша власть уже не умеет принимать.
По странному совпадению, в 2003-м году Ходорковского арестовали накануне сделки по фактическому слиянию «ЮКОССибнефти» и «Шеврона» — сделки, которая вывела бы ЮКОС из-под власти Путина, но отдала бы «Шеврон» под частичный контроль российского бизнеса. Это был уникальный момент для России: момент, когда благодаря концентрации своих активов в одних руках российские олигархи могли получить контроль над значительной частью западных компаний. Они могли бы проделать то же, что Chinalco делает с Rio Tinto сегодня. Тогда Кремль сделал однозначный выбор. Сделка такого рода казалось Кремлю опасной для власти. Власти не было нужно, чтобы Россия владела миром. Ей было достаточно, чтобы Путин и его друзья контролировали Россию. Тогда Путин победил Ходорковского. Теперь Россия проигрывает Китаю.
Фотография с сайта visualrian.ru