Административный экстремизм
Российская интеллигенция привыкла полагать, что правящая клептократия использует Закон «О противодействии экстремистской деятельности» и 282-ю статью Уголовного кодекса так же, как при Сталине использовали 57-ю, а при Брежневе – 70-ю статьи.
Между тем понятное отвращение, не позволяя слишком внимательно изучать соответствующие документы, мешает и осознанию их реального смысла и таящихся в них возможностей.
Только этим – да еще леностью ума – можно объяснить отсутствие если и не в правоприменительной практике, то в обыденном сознании общества представлений о наиболее распространенном и, более того, практически повсеместном, будничном виде экстремизма – экстремизме административном.
В самом деле, многие, давно ставшие привычными для россиян виды повседневной практики правящей клептократии (понятно, что речь идет именно о ней, а не о большинстве честных чиновников), как можно понять, идеально соответствуют тем или иным (а иногда и сразу нескольким) квалификационным признакам экстремизма.
Согласно статье 1 Закона «О противодействии экстремистской деятельности» таковой считается, например, «возбуждение социальной… розни». Понятно, что людоедская монетизация льгот, наглый чиновный «пир во время чумы», идущая сейчас во многих регионах отмена социальных льгот возбуждают «социальную рознь» в отношении правящего и владеющего современной Россией класса клептократии значительно сильнее, чем сколь угодно жесткая ее критика.
А откровенно хамское бездействие милиционеров перед лицом совершения преступлений и последовательное покрывание милиционеров, устраивающих побоища в супермаркете или убивающих на переходе беременных женщин, возбуждает значительно большую «социальную рознь» к «социальной группе «коррумпированные милиционеры», чем самые безумные призывы в интернете.
Соответственно, правящая клептократия по своему образу действия является сборищем отъявленных и оголтелых экстремистов!
Следующий квалификационный признак экстремистской деятельности, предусмотренный Законом, – «пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности человека по признаку его социальной… принадлежности». Известно, что пропаганда бывает разной: публичные действия, например, по самой своей природе часто имеют больший пропагандистский эффект, чем публичные слова и, соответственно, являются пропагандой.
Когда мы видим, что дети и водители правящей бюрократии де-факто имеют право на убийство остальных граждан России, а родственники сенаторов могут в свое удовольствие бить милиционеров – это является пропагандой превосходства лиц, причастных к высшему чиновничеству, и неполноценности людей, к ней не причастных – по «признаку социальной принадлежности». Более яркой, доходчивой и убедительной, чем самые гнусные русофобские или антисемитские выпады.
Один из классических примеров: иск губернатора Бориса Громова к главному редактору сайта Forum.msk.ru Анатолию Баранову по поводу причинения губернатору «душевных страданий» (при том, что такого юридического понятия не существует) – иск о защите его «чести и достоинства» (которыми обладает только гражданин, но никак не губернатор как должностное лицо), основанный на отмененном за пять лет до подачи иска «регламенте на тарифы и услуги» коммерческой организации и содержащий массу грубейших ошибок (вплоть до неправильного указания адреса регистрации истца и его отчества). Любой российский суд выбросил бы подобный иск, поступивший от любого российского гражданина, в корзину – в полном соответствии с действующим законодательством.
Когда же такой иск подает губернатор, суд его принимает и послушно начинает слушать дело (заключающееся в том, что губернатор обиделся на публикацию на сайте статьи третьего лица, упоминающую широко известные примеры коррупции в Московской области). Разве можно себе представить более убедительную «пропаганду исключительности, превосходства» одного человека и «неполноценности» другого человека «по признаку его социальной… принадлежности»?
И разве чиновники, своей деятельностью или своим бездействием почти каждый день и в массовом порядке обеспечивающие подобную пропаганду, с одной стороны, социального превосходства, а с другой – социальной неполноценности, не значительно большие экстремисты, чем отчаявшиеся бедные люди, шепотом призывающие «громить особняки на Рублевке»?
В соответствии с нормами Закона являются экстремистами чиновники, обеспечивающие систематическое «нарушение прав, свобод и законных интересов человека и гражданина в зависимости от его социальной… принадлежности…». Например, лишающие бедных права на жизнь, не предоставляя им государственных гарантий обеспечения прожиточного минимума. Или проводящие реформу здравоохранения, по сути дела лишающую малообеспеченных россиян реальной возможности получения медицинской помощи. Или осуществляющие реформу образования, в ходе которой молодежь из бедных семей практически отсекается от качественного образования сокращением бюджетных мест в вузах. И этот список можно продолжать почти бесконечно.
А юридическое признание экстремизмом «воспрепятствование осуществлению гражданами их избирательных прав и права на участие в референдуме или нарушение тайны голосования, соединенные с насилием либо угрозой его применения» вообще, насколько можно судить, подрывает основы созданного в 2000-х государственного строя.
Ведь лица, сделавшие уверенность в фальсификации любых избирательных (как и в целом демократических) процедур элементом общественной культуры России и лишившие пассивного избирательного права (права быть избранными) основную массу населения (не являющуюся членами допущенных в Госдуму партий), в соответствии с буквой этого Закона, насколько можно понять – такие же экстремисты, как и террористы, взрывающие дома!
А что конкретно следует понимать под «воспрепятствованием законной деятельности… органов местного самоуправления, избирательных комиссий, общественных и религиозных объединений или иных организаций, соединенное с насилием либо угрозой его применения»?
По всей видимости – «закошмаривание», выражаясь официальным языком, некоммерческих организаций. Систематическое применение насилия (в том числе милицейского) к наблюдателям, пытающимся воспрепятствовать фальсификации выборов. «Маски-шоу», устраиваемые в отношении коммерческих структур, которые попадают в категорию «иных организаций». И массу других чудных явлений, ставших обычными именно в «тучные» для клептократии и олигархии 2000-е годы.
Естественным образом возникает простой вопрос: кому же и чему в этих условиях должны – хотя бы в рамках закона «О противодействии экстремистской деятельности» – противодействовать законопослушные граждане России?
Каким бы ни был ответ на него, административный экстремизм представляется не только наиболее распространенной, но и наиболее общественно опасной формой экстремизма, создающей по сравнению со всеми остальными его формами наибольшую угрозу национальной (да и государственной) безопасности России.
Поэтому противодействие административному экстремизму – первейшая задача не только для всего российского общества, не только для государственных и общественных, но и для юридических структур, которые по непонятным причинам пренебрегают исполнением (или хотя бы попытками добиться исполнения) российского законодательства в этой, важнейшей его части.
Автор — директор Института проблем глобализации, д.э.н.