Жаркая полемика по вопросу о возможности передачи Японии Южных Курил между авторами «ЕЖа» продемонстрировала принципиальное отличие российского политического спектра от западного. Если на Западе современные (подчеркнем это слово!) либералы, консерваторы и социал-демократы являются основными конкурентами на парламентских выборах, то в России они все находятся за пределами высшего законодательного органа власти. Более того, многие из них, не «вписываясь» ни в одну зарегистрированную партию, относят себя к числу демократов, не конкретизируя подробнее свою идеологическую позицию — то есть по сути находятся на одной площадке. Здесь и начинаются проблемы.

В упомянутой выше полемике «стародемократ» Александр Подрабинек высказал точку зрения, свойственную левым либералам, а «младодемократ» (или «младополитик», как именует его Подрабинек, отказывая оппоненту в демократизме) Олег Козырев выступил с позиций консерваторов (исключение составляет разве что его пассаж о сотрудничестве с левыми). Характерны в связи с этим и их разногласия в отношении возможности проведения гей-парадов. Что же до «островного» вопроса, то достаточно заменить слова «Южные Курилы» на «Фолкленды», и мы получаем сходный идеологический конфликт. Британские консерваторы являются безусловными сторонниками сохранения контроля над Фолклендскими островами, тогда как левые либералы (в Англии это часть лейбористов) нередко задают вопрос, стоит ли далекий архипелаг жизней 255 военнослужащих, погибших во время войны с Аргентиной в 1982 году. Но никому не приходило в голову, что сторонники столь разных — и имеющих полное право на существование — точек зрения могут быть интегрированы в одну партию. Заметим, впрочем, что идеологически разнообразное общество может консолидироваться в чрезвычайной ситуации — например, когда аргентинский диктатор Гальтиери попытался силой установить суверенитет свой страны над островами, этот шаг осудил весь британский политический класс. Однако за пределами чрезвычайных ситуаций подобная консолидация не проходит.

Нужны ли обществу левые либералы? Безусловно, нужны — как критики, не позволяющие государству превращаться в самодостаточную, не подконтрольную обществу силу, не обращающую внимания на нравственный компонент. Понятно, что левые либералы многих раздражают своей «непатриотичностью», подчеркнутым отказом от прагматических целей — но вспомним, как преследовали в Веймарской республике левого либерала Карла фон Осецкого, разоблачавшего махинации военного начальства, нарушавшего условия Версальского договора и тайно перевооружавшего армию. Политический класс республики отверг Осецкого, считая его плохим немцем, играющим на руку противникам Германии. Потребовались годы нацистского правления (одной из жертв которого стал Осецкий), чтобы общество поняло его правоту.

Нужны ли обществу консерваторы? Безусловно, нужны — как люди, уважающие традицию, высоко ценящие стабильность и способные принимать ответственные решения в интересах страны. Как Маргарет Тэтчер во время фолклендского конфликта, ставшего ключевым испытанием ее первого премьерства, когда она приняла жесткие решения, приведшие, помимо прочего, к краху авторитарного аргентинского режима, пытавшегося усилить свои позиции внутри собственной страны посредством внешнеполитической авантюры.

При этом бессмысленно спорить о том, кто из участников дискуссии является демократом — по той причине, что монополии на демократию не существует. Современный демократ уважает интересы личности, признает необходимость реального обеспечения основных прав граждан, независимой судебной системы, частной собственности, проведения действительно конкурентных и честных выборов. Называть такого демократа «западным» было бы ошибкой — действительно, в наибольшей степени такая трактовка демократии распространена на Западе, но и иранские реформаторы вышли на улицы под аналогичными лозунгами. Запад обладает притягательной силой образца, который время от времени тускнеет — из-за очередного кризиса или пыток в «Абу-Грейб», — но не исчезает (а затем вновь становится более ярким). В то же время каждое общество переосмысливает западный опыт, исходя из собственных интересов и традиций, потому что простое заимствование не приводит к укоренению реформ.

При этом демократ может быть либералом, консерватором или социал-демократом, выступать за государственное регулирование экономики или исповедовать концепцию «государство — ночной сторож», являться сторонником легализации гей-парадов или их противником. В прошлом столетии конкурирующие идеологии сблизились на основе консенсусных ценностей (не путать с политической консолидацией!). Консерваторы перестали выступать против принципов свободы, социал-демократы избавились от коммунистических иллюзий, некоторые либералы признали важность принципа социальной солидарности. Формирование такого консенсуса происходило не в университетских аудиториях или в кабинетах политологов, а на практике, как реакция на вызовы, диктуемые бурным столетием, необходимость противостояния тоталитарным идеологиям и их модифицированным версиям. Вторая мировая война и десталинизация привели к тому, что в западной политической культуре не только тоталитаризм, но и более мягкий авторитаризм стал восприниматься как девиантное явление (именно поэтому Александр Лукашенко не станет для современной Европы «своим», несмотря на все возможности тактического сближения между Белоруссией и ЕС).

В современном же российском политическом классе доминирует принципиально иной консенсус — и это при том, что нынешняя российская Конституция признает приоритет прав личности (например, статья 2: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью»). Не случайно, что депутаты от всех четырех парламентских партий подчеркивают свое «государственничество», ни одна из этих партий в реальности не считает, что права человека обладают высшей ценностью по сравнению с государственными интересами. В крайнем случае, допускается их равенство. Российский «системный» консерватор считает, что Ахмадинежад лучше Мусави, а Ким Чен Ир менее опасен для России, чем Обама. Российский «системный» социал-демократ становится пародией на «соглашателя» столетней давности (в восприятии большевиков, разумеется), который заинтересован в стабильности куда больше, чем в защите интересов наемных работников. Российский «системный» либерал по мере сил пытается защищать свободу, но как можно более абстрактно, не называя неудобных фамилий или делая это как можно реже. Впрочем, если для «системного» консерватора его позиция носит естественный характер, то для остальных — в значительной степени вынужденный: в противном случае они вылетят из системы.

Значительная часть экспертного сообщества также отвергает современную демократию, что неудивительно — она тоже действует в рамках доминирующей парадигмы. Занятно, что в только что опубликованном докладе Института общественного проектирования «Оценка состояния и перспектив политической системы Российской Федерации в 2008 году — начале 2009 года» примат частных интересов над общественными в постсоветской России рассматривается в череде таких проблем, как сепаратизм и терроризм (вкупе с криминалом).

Причин такого отношения к демократии немало — начиная от российского восприятия итогов Великой Отечественной войны (как победы над внешним врагом и сохранение независимости страны, что для многих россиян служит хотя бы частичным оправданием сталинского тоталитаризма) и до психологической травмы, вызванной распадом Союза и утратой статуса сверхдержавы. Если «перестройка» проходила под флагом прав личности, что и нашло отражение в Конституции, то реакция носит подчеркнуто «государственнический» характер. Известный правовед Александр Оболонский назвал такое явление, свойственное различным периодам российской истории, «системоцентризмом» — в настоящее время в России, впрочем, он реализуется в относительно мягкой форме. Поэтому демократам, придерживающимся различных идеологических взглядов, и приходится сталкиваться друг с другом на одних, причем периферийных, площадках, эмоционально выясняя вопросы, по которым у них по определению не может быть общей позиции. Но все же обсуждают они эти вопросы на пусть периферийных, но открытых площадках, а не на зоне и не на кухнях.

Означает ли это, что у российских демократов нет шанса на успех? Такая точка зрения была бы поспешной. Общественные запросы не носят фиксированного характера, они меняются в зависимости от новых политических и социально-экономических вызовов (доказательством этого является опыт СССР 1980-х годов). Важно правильно понимать происходящие изменения (осознавая, что процессы в этой сфере носят длительный характер) и адекватно на них реагировать.

Автор - первый вице-президент Центра политических технологий