Очередной юбилей пакта Молотова-Риббентропа вновь обострил полемику вокруг событий семидесятилетней давности. В России – в том числе из официальных источников, таких как СВР – звучат слова, оправдывающие сталинскую внешнюю политику как вынужденную и обусловленную интригами западных демократий, со времен Мюнхена стремившихся направить гитлеровскую агрессию на восток.

Желание защитить любой ценой позиции своей страны вполне психологически понятно, если жить в парадигме «мы-они», где «мы» всегда правы. Кроме психологии, есть и другая причина – сформировавшееся веками представление о неизменности национально-государственных интересов вне зависимости от эпох и режимов. Знаменитый французский дипломат Жюль Камбон писал спустя семь лет после Версальского мира, что Филипп-Август в битве при Бувине и Жоффр на Марне защищали одно и то же дело – иными словами, за период с XIII по ХХ век геополитическая ситуация не слишком изменилась.

Любопытно было бы провести небольшой эксперимент – максимально объективистски описать некий международный конфликт между абстрактными странами, где страна Х выступает в неблаговидном качестве, и выяснить мнение представителей наших элит о ее действиях. А потом объяснить, что Х – это Россия (в виде СССР или Российской империи). Думается, что количество людей, отстаивавших первоначальное мнение, существенно уменьшится – ведь речь идет именно о нашей стране, у которой не просто могли, но и должны были быть серьезнейшие причины действовать именно так, а не иначе. И задача историков в этом случае – лишь обосновать такие причины.

Проблема в том, что такая точка зрения все менее популярна в современной Европе. Отстаивание безусловной неизменности интересов, признание своей стороны правой во всем приводит к многовековым конфликтам вокруг спорных территорий, будь то Эльзас или Силезия. Эпоха национальных государств делает такие конфликты еще более ожесточенными, чем во времена династических войн. Вторая Мировая война показала, что такие конфликты чреваты катастрофическими последствиями, вплоть до геноцида. Оправдывать собственные ошибки и преступления – значит, по меньшей мере, не исключать возможности их повторения. Поэтому Германия и Франция согласились на тесное сотрудничество, оставив в покое тему границ. Очень мало современных британцев и французов готовы защищать мюнхенское капитулянтство, позорную сдачу Чехословакии. Немодно оправдывать деятельность разнообразных диктаторов ХХ века. В некоторых новых демократиях были попытки «создать» новых героев из пронацистских деятелей прошлого, типа Тисо в Словакии и Антонеску в Румынии, но эти проекты быстро увяли, когда стало ясно, что они противоречат европейскому мейнстриму. Однако Россия в Евросоюз в сколько-нибудь обозримой перспективе не войдет, так что можно оправдывать Сталина, не обращая внимания на мнение Страсбурга или Брюсселя. Кстати, есть основания полагать, что если реальная европейская перспектива откроется перед Украиной, то части ее элит придется отодвинуть подальше свои нынешние исторические увлечения – как это сделали балтийские государственные деятели, ныне игнорирующие марши нацистских ветеранов.

Несмотря на такое положение дел, важность честной дискуссии о реальных причинах действий советской стороны в драматических ситуациях, подобных предвоенной, нельзя переоценить. Это важно, в первую очередь, для самой России, если она хочет относить себя к европейской цивилизации не только на словах. И для того чтобы не превращать диалог по историческим вопросам с партнерами в агрессивный разговор глухих.

Итак, чего же добивался Сталин летом 1939 года от своих английских и французских партнеров по переговорам, предшествовавшим договору с Гитлером? Если внимательно проанализировать советскую позицию в ходе трехсторонних консультаций – как политических, так и военных, прошедших в августе 1939 года – то становится ясно: Сталину необходимы были территориальные приращения на Западе, которых СССР добился чуть позднее. Разница состояла в том, кто первым согласится санкционировать его экспансию – Чемберлен и Даладье или Гитлер. Сначала советский диктатор решил попробовать договориться с первыми, что понятно. Во-первых, они уже показали себя «слабаками» в Мюнхене. Во-вторых, советским властям было непросто сразу отказаться от курса, проводившегося смещенным наркомом иностранных дел Максимом Литвиновым и направленного на сближение с западными демократиями.

Для реализации своей цели Сталин во время диалога с Англией и Францией жестко настаивал на максимально расплывчатом определении «косвенной агрессии», которое должно было дать ему право на вмешательство в дела Балтийских стран, Польши и Румынии. 9 июля 1939 советская сторона выдвинула следующую формулировку: «Выражение «косвенная агрессия» относится к действию, на которое какое-либо из указанных выше государств соглашается под угрозой силы со стороны другой державы или без такой угрозы и которое влечет за собой использование территории и сил данного государства для агрессии против него или против одной из договаривающихся сторон, следовательно, влечет за собой утрату этим государством его независимости или нарушение его нейтралитета». Такая формулировка создавала возможность вмешательства практически в любом случае, если этого захотелось бы Сталину.

В качестве подтверждения приведем события июня 1940 года, когда поводом для захвата Балтийских стран стало функционирование военного союза – Балтийской Антанты, созданного задолго до этого и никак не проявлявшего враждебных намерений в отношении восточного соседа. Интересно, что одним из признаков «агрессивности» этого союза стало издание им журнала Revue Baltique. Гадать, какие конкретно действия соседних стран могли быть подведены под понятие «косвенной агрессии», нет смысла – важно то, что сама перспектива была вполне реальной.

 

 Список «указанных выше стран» – Бельгия, Греция, Турция, Румыния, Польша, Латвия, Эстония, Финляндия. С шестью из восьми стран у СССР на тот момент была общая граница. Обращает внимание отсутствие в списке Литвы, что может быть объяснено просто – западные страны дали гарантии целостности Польше, а с Литвой у Польши был неурегулированный территориальный спор из-за Вильнюса. Во время военных консультаций в августе 1939 года – накануне заключения пакта Молотова-Риббентропа – советские представители добивались у британских и французских властей согласия на пропуск войск через территорию Польши и Румынии в случае агрессии. При этом не было ясно, идет ли речь об агрессии прямой или косвенной, и если о косвенной, то кто определяет момент ее начала. На деле всем заинтересованным сторонам было понятно, что это будет зависеть от воли Сталина. Воевать же с СССР в условиях полностью испорченных отношений с Германией Англия и Франция были бы не в состоянии. Действия советской стороны полностью укладывались в концепцию использования «межимпериалистических противоречий», которой она придерживалась с 1922 года, со времени договора в Рапалло.

Французы в последнюю минуту (когда Сталин уже принял решение договориться с Гитлером) согласились, англичане отказались. Страх повторить мюнхенский позор, только уже в сговоре с другим диктатором, оказался слишком силен. Британцы попытались использовать последний шанс – уговорить Гитлера не начинать войну, но при этом не «сдавать» Польшу, как они поступили с Чехословакией. Ничего реального предложить Гитлеру они уже не могли. Неудивительно, что после подписания пакта с СССР нацисты отвергли этот вариант. После этого решение о судьбе соседей СССР стало только вопросом времени и их способности к обороне (Финляндия смогла добиться сохранения своей независимости).

У Честертона есть рассказ о том, как отец Браун в ходе раскрытия очередного преступления рассказывает нескольким солидным людям о том, как сын убитого человека отомстил убийце – опасному маньяку. Собеседники священника быстро согласились с тем, что самосуд в этом случае заслуживает оправдания с учетом чрезвычайных обстоятельств. Тогда Браун объяснил им, что убитый маньяк – знаменитый миллиардер, один из столпов общества. И на попытку собеседников пересмотреть свою позицию и осудить мстителя, тихий священник «вскрикнул резко, словно выстрелил из пистолета». Он сказал, что не может быть никаких различий: «Выбирайте что угодно – ваш мятежный самосуд или нашу скучную законность, но ради Господа Всемогущего, пусть уж будет одно для всех беззаконие или одно для всех правосудие».

Очень трудно подходить с универсальными мерками к судьбам не только отдельных людей, но и целых стран. Всегда есть соблазн «подыграть своим», при этом не забывая обвинять других в двойных стандартах. Можно продолжать так действовать и дальше, но когда-то надо прекратить пытаться проводить различия между своими и чужими ошибками и преступлениями. Хотя бы для того, чтобы жить не во лжи, даже если эта ложь обосновывается самыми высокими соображениями.

 

Автор — первый вице-президент Центра политических технологий