Тема прощения за преступления прошлых лет стала одной из наиболее болезненных для России в связи с 70-летием пакта Молотова-Риббентропа и начала Второй мировой войны. Многие комментаторы даже саму возможность просьбы о прощении за былые ошибки (с нашей стороны, разумеется) трактуют как слабость, которую сильная страна проявлять не должна. Другие акцентируют внимание на том, что Ангела Меркель в Гданьске помянула немецких гражданских лиц, погибших или пострадавших во время переселения в 1945 году (тогда их изгоняли с земель, отошедших к Польше и Чехословакии). Мол, полякам было неприятно слышать не только слова Владимира Путина, но и высказывания союзницы по НАТО и ЕС.

Наверное, слышать было действительно неприятно, но речь идет о совсем разных вещах. Извинения из уст поляков за преступления, совершенные против гражданского немецкого населения, впервые прозвучали в 1965 году, когда ужасы войны еще не ушли в историю. Разумеется, их произнесли не коммунистические лидеры Польши, но люди, для большинства поляков более авторитетные — иерархи Римско-католической церкви, немало пострадавшей во время германской оккупации. Тогда они участвовали вместе с коллегами из Германии во Втором Ватиканском соборе — этапном событии, обновившем современный католицизм, — много общались с ними, обсуждали не только теологические проблемы, но и мирские дела, в том числе, видимо, и события минувшей войны. Результатом стало послание, направленное польскими епископами германским. В нем, в частности, говорилось: «Мы стремимся забыть. Хватит полемики, хватит «холодной войны», надо возобновлять диалог. Мы протягиваем вам руку, мы прощаем и просим у вас прощения». Среди подписавших послание были два наиболее авторитетных польских католических деятеля второй половины ХХ века — примас Польши кардинал Стефан Вышиньский и архиепископ Кароль Войтыла, будущий папа Иоанн Павел II.

В этих простых фразах расставлены несколько важных акцентов. Во-первых, прекратить полемику можно только после извинений, демонстрирующих добрую волю и признание собственной вины. Во-вторых, прощение является лишь началом диалога, различные аспекты которого могут быть непростыми и даже конфликтными. Можно вспомнить в связи с этим Вацлава Гавела, извинившегося перед высланными из Чехословакии немцами, но занявшего жесткую позицию по поводу возможной материальной компенсации. В таком случае неизбежно вставал вопрос и о выплатах чехам, ставшим жертвами нацистской агрессии, — одна несправедливость рождала другую. Извинения сильных людей тем и отличаются от сентиментальности, что не предусматривают продиктованных слабостью уступок с тем, чтобы «понравиться» партнерам.

(кардинал Стефан Вышинский)

В-третьих, прощение в случае с польско-германскими отношениями должно быть взаимным — и польские католики, которые стали жертвами агрессии, простили немцев только после того, как те решительно и бесповоротно осудили преступления нацизма. Хорошо известно, что в Германии антифашистские законы куда более жесткие, чем во многих других странах, что объясняется трагическим опытом этой страны. Однако каждый конфликт индивидуален. Есть события, за которыми следует «одностороннее» покаяние, на которое решиться нередко психологически сложнее — «взаимность» была бы немыслима, например, при извинениях испанского короля Хуана Карлоса за изгнание его предками евреев в 1492 году. Или возьмем совсем недавний пример — извинение Леха Качиньского перед чехами за участие его страны в разделе Чехословакии в 1938-м. Или другой, сугубо «внутрипольский», но значимый и для России пример, связанный с личностью Качиньского, которого в нашей стране считают твердолобым польским националистом. В прошлом году православные граждане Польши вспоминали о печальном для них событии — уничтожении 127 храмов в 1938 году по приказу тогдашних властей страны, негативно относившихся к русской и украинской духовным традициям. Качиньский направил православным верующим специальное письмо, в котором говорилось о вине предков, о несправедливости, допущенной по отношению к православным, о необходимости восстановления памяти о тех событиях. Президент взял под свое почетное покровительство издание книги о разрушении церквей, написал для нее предисловие.

И здесь нельзя не обратить внимания на нынешний «камень преткновения» в российско-польских отношениях, которым является Катынь. Нетрудно заметить, что поляки не совершили в ХХ веке ничего соразмерного с этим сталинским преступлением. Весьма распространенное в России мнение о том, что драма советских военнопленных в 1920-1921 годах может быть сопоставлена с Катынью, не соответствует действительности. Часто звучащие цифры в 60-80 тысяч погибших резко завышены, что давно установлено совместными усилиями российских и польских историков, хотя цифры и используются до сих пор журналистами и политиками. По «предельным» данным, в плену тогда умерли 18 тысяч красноармейцев — 12-15% от общего числа пленных; польские историки считают, что количество умерших несколько меньше — не более 16-17 тысяч. Многие из умерших стали жертвами эпидемий — дизентерии, сыпного тифа, испанки и других болезней, от которых страдали и польские военные и медики.

Можно говорить лишь об отдельных (хотя в ряде случаев и вопиющих) случаях жестокости по отношению к пленным, которая, кстати, была свойственна и советской стороне. Обратим внимание на две цифры: в советский плен попали более 44 тысяч польских военнослужащих, а домой вернулись лишь 26,5 тысяч. Некоторое количество пленных решили остаться в Советской России. Судьба остальных до сих пор неясна — российских историков эта тема не очень интересует. А если ее и затрагивают, то с «оправдательными» формулировками об «эксцессах» и «экономической разрухе» (как будто в Польше с экономикой в это время было все хорошо). Как советские, так и польские власти, насколько можно судить по документам, стремились бороться с нарушениями прав пленных, хотя их усилия не всегда были эффективны. Неудивительно, что в Польше попытки сравнить эти события с Катынью воспринимаются как кощунство.

Давнее послание польских епископов напоминает еще об одной важной теме — покаяние вызывает резкое неприятие со стороны тех, кто считает свою позицию единственно верной. В данном случае речь шла о том, какие ценности являются профилирующими для Польши — демократические или тоталитарные. Примирительное послание вызвало гнев не только тогдашнего коммунистического руководства страны, но и значительного числа «простых граждан», потерявших во время войны своих родных и близких. Выдвинутый властями в 1965 году альтернативный лозунг «Не забудем, не простим» встретил существенную поддержку в обществе, так как соответствовал сильнейшим эмоциям польского народа. Многим людям потребовалось время, чтобы разобраться в том, где мудрость, а где демагогия, попытка использовать трагедию в политиканских целях.

Перед Россией этот вопрос — рано или поздно — тоже встанет. Это нужно, в первую очередь, не Польше, не Европе, а самой России — для того чтобы стать действительно демократической страной, а не пытаться — прямо или косвенно, полностью или частично — бесконечно оправдывать то, что не подлежит оправданию.

Автор - первый вице-президент Центра политических технологий