Чтобы понять, что происходило у нас, надо ли вспоминать по эпизодам события тех лет? Каждый помнит что-то свое, что он сам считает серьезным и символичным. Но придется признать: не было у нас падения своей Берлинской стены, как в Германии; не диктовала демократическая оппозиция своих условий правительству, как в Польше; не отстаивали мы новую жизнь с оружием в руках, как в Румынии; не стал нашим президентом бывший политзаключенный, как в Чехословакии. У нас власть на волне общественного возмущения каким-то необъяснимым образом перетекла из одних номенклатурных рук в другие. Российское общество, сказавшее коммунизму «нет» в августе 1991-го и октябре 1993-го, как загипнотизированное смотрело на то, как нашу хрупкую свободу прибрали к рукам вчерашние партаппаратчики и комсомольские вожаки, а затем бережно передали ее чекистам.

Теперь это уже история. Но возмутительно неправы те, кто считает осмысление истории пустопорожним копанием в прошлом и нашей национальной забавой. Неспособность честно отнестись к своей истории обрекает общество на повторение ошибок. Это настолько банально, что стыдно повторять. Конечно, тяжко писать историю поражений, а не историю побед. Но если писать правдивую историю, а не приятный миф, то надо уметь оценивать минувшие события. Иначе получится то же, что произошло с рядом правозащитников, решивших исторически осмыслить события недавнего прошлого и свое место в истории – со свойственной им скромностью они назвали сборник своих воспоминаний «Рыцари без страха и упрека». Или то, что происходит с так называемыми шестидесятниками – фрондирующими советскими интеллигентами, карманными фигодержателями, создающими романтический ореол своему мифическому кухонному свободолюбию.

Главный политический вопрос последних 20 лет можно сформулировать так: «Как получилось, что у нас нет эффективной демократической оппозиции, способной оппонировать власти и, в конце концов, сменить ее?». Не буду особо распространяться обо всех. Каждый найдет в этом своих виновных. Скажу о тех, с кем был рядом, кого хорошо знал, кто был в стране фактической оппозицией, когда легальная политическая деятельность была еще запрещена – о диссидентах.

Почему они не стали оппозицией, центром кристаллизации демократических сил? На излете СССР это выглядело само собой разумеющимся. Почему этого не случилось, как в Польше или Чехословакии, где диссидентское движение появилось даже позже, чем в СССР?

Ясность борьбы

Сопротивление тоталитарной диктатуре основано, как правило, на отстаивании простых человеческих ценностей – возможности свободно читать, писать, ездить по стране и за ее пределы, исповедовать религию, собираться в кругу своих единомышленников и открыто высказывать свои взгляды. Все это абсолютно неприемлемо для тоталитарной власти, стремящейся подчинить своему влиянию все стороны общественной и личной жизни граждан. Отстаивание естественных человеческих прав тоталитарное государство рассматривает как политическую борьбу против него.

Объективно говоря, это так и есть. В стране, где предметом политического регулирования становится едва ли ни каждый шаг человека, не согласованные с властью шаги действительно посягают на политическую систему.

Однако диссидентская оппозиция в коммунистических странах не осознавала себя организованной политической силой. Подавляющее большинство оппозиционеров, искренних сторонников гражданской свободы и демократии, действовали, скорее, из моральных соображений, чем из политических. Во времена безнадежного противостояния жестокому и сильному режиму они и не надеялись на скорое крушение тоталитарной системы, но ощущали невозможность и дальше жить в страхе, без свободы выбора и элементарных прав человека.

Практическая безнадежность диссидентского сопротивления порождала недоумение и массу вопросов у так называемых здравомыслящих людей, привыкших соизмерять каждый свой шаг с практической выгодой и политической целесообразностью. Им казалось подлинным безумием сознательно идти на риск лишения свободы, а иногда и жизни, ради таких «абстрактных» ценностей как гражданская свобода и человеческое достоинство.

Люди приходили в диссидентское движение различными путями, часто их толкали на этот путь различные ситуации и события, но мало кто из них грезил о реальных политических изменениях и готовился к ним. Противостояние тоталитаризму было самоцелью; оно давало возможность сохранить человеческое достоинство, представления о добре и зле, о праве и бесправии, о достоинстве и унижении.

Диссидентское движение было сильно именно тем, что основывалось на моральных стимулах, а не на политических расчетах. Может быть, поэтому, в годы открытого противостояния среди диссидентов было сравнительно мало отступников и предателей. Ведь проиграть в политической борьбе гораздо менее катастрофично, чем отказаться от собственных моральных ценностей. Политический игроки редко попадали в относительно узкий диссидентский круг, а если и попадали, то ощущали себя в нем чужеродным телом. Они не были востребованы диссидентским движением и либо быстро сдавались под напором репрессий, либо стремительно эмигрировали, либо просто отходили в сторону.

Диссидентское движение было ясным по смыслу и мотивам, индивидуалистичным, слабо структурированным, открытым и вследствие этого – практически несокрушимым. Оно было феноменальным ответом на вызов времени. Ответом одиночек, ставших единомышленниками и друзьями, на грозный вызов сильного, самодовольного и презиравшего всех государства.

Последняя страница диссидентской истории

Ясность цели и идеализм диссидентского сопротивления померкли, как только раздался первый треск разваливающейся тоталитарной системы. Вдруг оказалось, что Голиаф уже не так силен, как раньше и вовсе не так страшен, как пытается представить себя окружающим. Подул свежий ветер перемен, и появились сначала робкие, а затем все более уверенные надежды на скорое крушение тоталитарного режима. Это было чудесное время – время освобождения людей от страха, от засилья лжи и пропаганды, от стереотипов рабской жизни и безмолвного подчинения насилию. Что может быть прекраснее, чем подняться во весь рост и избавиться от многолетнего страха! То, что раньше диссиденты делали, рискуя своей свободой и жизнью, теперь делала вся страна, не рискуя уже почти ничем.

Однако перед тем, как рухнуть окончательно, Голиаф предпринял последние усилия, чтобы сокрушить своего вечного противника. Если раньше им двигала только тупая сила, то теперь, в предчувствии агонии и скорого конца, он стал расчетлив и дальновиден.

Спорный вопрос: могло ли в новых условиях диссидентское движение стать организованной оппозицией? Природа этого движения была не такова. Оно не было нацелено на захват власти, оно было стихийным и неуправляемым. Эти качества – не для политической оппозиции. Однако вместе со временем и страной могут меняться и сами люди, и мотивы их действий, и методы сопротивления. Власть это учитывала. Она опасалась, что диссидентское движение изменится вместе с изменением страны. Рассчитывая остаться у власти в новых условиях, коммунистическая элита решила любыми способами избавиться от возможного будущего соперника – единственного на тот момент существующего и обоснованно рассчитывавшего на общественную поддержку. Возможно, власть преувеличивала опасность трансформации диссидентского движения в политическую оппозицию, но действовала она в соответствии со своими опасениями.

Сломать диссидентское сопротивление репрессиями не удавалось и раньше. Теперь же, на новом изломе российской истории, власть, провозгласившая курс на реформы, не имела ни сил, ни решимости, чтобы запустить механизм массовых репрессий. То, чего невозможно было добиться кнутом, она решила добиться пряником.

В 1986 году, после недолгого, но жесткого прессинга политзаключенных в лагерях и тюрьмах, было решено освободить политзаключенных с наименьшим уроном для власти и наибольшими потерями для диссидентского движения. После гибели в декабре 1986 года в Чистопольской тюрьме легендарного и непримиримого диссидента Анатолия Марченко и возвращения из незаконной горьковской ссылки академика Сахарова (по распоряжению генсека КПСС Михаила Горбачева) политзаключенным было предложено освобождаться по прошениям о помиловании. Подача такого прошения всегда считалась в диссидентской среде этически недопустимой, поскольку предполагала признание вины. Высокопоставленные сотрудники КГБ СССР ездили по политическим лагерям и уговаривали политзаключенных подавать в Верховный Совет прошения о помиловании. Они не предлагали ни пересмотра судебных дел, ни реабилитации, ни даже амнистии. В этих случаях от политзаключенных не требовалось бы признания вины и проявления унизительной инициативы. Освободиться можно было только по прошению, поданному в Верховный Совет СССР. В любой форме, неважно с каким текстом, но чтобы это было персональное обращение к власти. 

Академик Сахаров, уже давший публичное обещание никогда больше не заниматься политической деятельностью, уговаривал политзаключенных подавать прошения. Его поддержали некоторые авторитетные диссиденты, но более всех старалась власть. Ее представители убеждали всех, что в новых условиях упорствовать глупо и бессмысленно, что наступило время перемен и им нужен только формальный повод для освобождения.

Перемены действительно ощущались, все были полны надеждами на смягчение режима и изменение политической системы. К весне 1987 года из политлагерей, тюрем, ссылок и спецпсихбольниц по помилованию освободились почти все политзаключенные, около 200 человек. Только 10-15 человек отказались подавать прошения о помиловании, их освободили годом позже безо всяких условий. 

Этой успешно проведенной операцией КГБ перевернул последнюю страницу в истории диссидентского движения в СССР. И хотя в следующие год-полтора в стране еще были кое-где всплески репрессий, само диссидентское движение на этом закончилось. К сожалению, не на самой красивой своей странице, не самым победным образом. Диссидентское движение стране уже не было нужно – оно было из другого времени, из другой жизни. В стране появилась публичная политика. Началось время открытых дискуссий и легальных политических организаций. Остаткам коммунистической партии, пытавшимся адаптироваться к новой жизни, нужно было противопоставить политическую оппозицию. Это был вызов нового времени.

Проигранное сражение

Могли ли ответить на этот вызов бывшие диссиденты? Безусловно, могли. Диссидентское движение с его моральными императивами, жертвенностью, политической нерасчетливостью и бесстрашием в условиях даже иллюзорной и пародийной демократии востребовано быть не могло. Но сами диссиденты с их богатым опытом открытого противостояния и пониманием механизмов работы государственных институтов могли бы занять нишу политической оппозиции в стране, поспешившей назваться демократической.

Конечно, переход в иную плоскость общественной деятельности был приемлем не для всех диссидентов. С крушением коммунистической системы некоторые из них справедливо посчитали свою миссию выполненной и отошли от какой-либо деятельности. Однако многие диссиденты решили продолжить свою деятельность в качестве политических деятелей.

Фатальным для демократической оппозиции оказалась неспособность или, возможно, нежелание бывших диссидентов создать самостоятельную политическую силу. Развал коммунистических структур сопровождался поспешным бегством из коммунистической партии наиболее дальновидных ее деятелей, понявших, что в новых условиях они не смогут остаться у власти, оперируя старыми коммунистическими лозунгами и сохраняя приверженность умирающей коммунистической идеологии. Во времена трансформации государства они стали самыми шумными критиками коммунистической системы, быстро завоевывая себе популярность в обществе, уставшем от коммунистических догм. Их лидером стал Борис Ельцин, высокопоставленный аппаратчик КПСС, сделавший ставку на формальной антикоммунистической позиции. Его окружали люди из среднего звена бывшей партийной и государственной элиты. Ельцина поддержали и многие рядовые люди, поверившие его обещаниям покончить с коммунизмом и привести Россию к демократии. На волне этих настроений поддержанный многотысячными антикоммунистическими демонстрациями Ельцин стал первым президентом России.

При первых шагах в деструкции коммунизма новая политическая элита нуждалась в людях, которые своим моральным авторитетом могли подкрепить начинания новой власти. Таким людьми стали некоторые известные диссиденты. Вслед за академиком Сахаровым они приняли участие в Верховном Совете, выборы в который были громоздки и недемократичны. Эта псевдо-парламентская структура больше грезила прошлым, чем будущим, но могла быть использована как трибуна для выступлений. Возможность говорить и быть услышанным была, очевидно, главной причиной, по которой некоторые диссиденты решили принимать участие в работе этого рудимента Советской власти. Это великолепным образом совпадало с желанием новой политической элиты, рекрутированной из старой номенклатуры, продемонстрировать всему миру свой новый демократический облик. В конце концов, Верховный совет ждал бесславный конец, когда в 1993 году он был разогнан после попытки поднять красный мятеж и вернуть Россию на старый путь развития.

Диссиденты, прельщенные возможностью занять места в парламенте, а затем и в президентских структурах, упустили возможность создания подлинно демократической оппозиции, в которой так нуждалась страна в нестабильное время политических перемен и выбора пути. Их голоса утонули в хоре демагогов, политических проходимцев, старых аппаратчиков, освоивших демократическую лексику, новых искателей удачи неважно под какими лозунгами. Они растворились во вполне обычном политическом бульоне, так и не став ни знаменем демократии, ни влиятельной политической силой. Новая власть лишь использовала их имена и сохранившийся авторитет до того момента, пока ей это было нужно.

Фатальное для сегодняшней России отсутствие эффективной демократической оппозиции имеет, конечно, много причин. Одна из них – упущенные диссидентами возможности. Разумеется, роль в этом сыграли и усталость от постоянного пребывания в роли аутсайдеров, и наивные надежды изменить политическую структуру изнутри, и неоправданное доверие к политическим лицемерам, и благоглупостное отношение к компромиссам и «искусству возможного», и пренебрежение чужой и собственной репутацией, и нетребовательность к политическим попутчикам. Сказалась, очевидно, и деморализация, вызванная массовым согласием недавних политзаключенных на помилование.

Сегодня, оглядываясь на два десятка прошедших лет, начинаешь понимать, насколько редкий шанс был упущен – шанс на поворот страны к демократическому устройству. Совершенно неизвестно, выпадет ли России на нашем веку еще один такой шанс. Но если выпадет, и у нас появятся новые диссиденты, они не должны повторять наших ошибок.

Фотография РИА Новости