Прошедший в Стокгольме российско-еэсовский саммит выгодно отличается от всех встреч в аналогичном формате, состоявшихся за последние три-четыре года. Вроде бы не было достигнуто никаких прорывных договоренностей — не считать же таковыми двусторонние соглашения о приграничном сотрудничестве, которые вполне можно было подписать на уровне замминистра, не звучало громких заверений в «стратегическом партнерстве». И все же атмосфера встречи была новой, более позитивной.

            Дмитрий Медведев заговорил с европейцами о тех вещах, о которых им приятно и важно что-то услышать сегодня — о сокращении парниковых выбросов, вступлении России в ВТО. Глава Еврокомиссии Жозе Баррозу не остался в долгу и в унисон с недавним президентским посланием пообещал России содействие в решении задач модернизации. Как показывает практика, подобные заявления сторон стоят недорого и договорной силы не имеют, но позволяют надеяться на продвижение вперед. Когда в памяти европейских чиновников еще свежи отповеди, которые им приходилось выслушивать — а они свежи, достаточно вспомнить, как в феврале этого года тому же Баррозу, прибывшему в Москву во главе сверхпредставительной делегации, чтобы, в общем-то, помириться после пятидневной войны, Владимир Путин в своем фирменном стиле предложил принять «ответную шайбу», — смена тональности подкупает.

            Но отметить само желание сторон разговаривать друг с другом, а не обмениваться заявлениями, недостаточно. Нужно понять, почему это происходит. Главная причина заключается в том, что экономический кризис потихоньку делает свою отрезвляющую работу. Москва сегодня совсем не так самоуверенна, как год назад. Президент России, по-видимому, осознает, что с нынешними российскими экономическими показателями важно не «давать отпор» в соответствии с известным принципом, а попытаться повысить привлекательность России для европейского бизнеса.

            В свою очередь, Европа в целом избавилась от мифа о своей энергетической зависимости от России. Спору нет, есть еще отдельные политики и компании, которые по-прежнему заинтересованы в продвижении этой идеологемы, но в Брюсселе в нее уже не верят. Там теперь верят во взаимозависимость, в то, что России как воздух нужны деньги, которые она может получить только за счет энергетического экспорта, что ей нужны европейские рынки сбыта. В Брюсселе исходят из того, что увеличение доли российского газа в европейском энергобалансе невозможно уже просто потому, что в обозримой перспективе Россия не сможет существенно нарастить его производство, а потребности между тем растут. То есть если Россия хочет вложиться в новые трубопроводы, то это ее дело, но заниматься поиском альтернативных источников сырья, во-первых, все равно необходимо, а во-вторых, возможно, что было доказано мгновенной переориентацией рынка на других поставщиков в начале этого года. Разговор с ЕС в целом с позиций «энергодержавия» в нынешних обстоятельствах стал невозможным.

            Однако как одна ласточка не делает весны, так одна позитивная встреча не может развернуть вспять все те негативные тенденции в двусторонних отношениях, которые доминировали на протяжении длительного периода времени. Отмахнуться от фундаментальных проблем, отделаться от них дежурной фразой «согласились не соглашаться» не получится.

            По принципиальным блокам ситуация выглядит следующим образом. Прежде всего, ЕС так или иначе вернулся к теме либеральных ценностей. Поняв, что принятое в 2004 году решение принести ценности в жертву так называемым прагматическим интересам не привело к прогрессу в других областях взаимодействия, сегодня Брюссель проявляет меньше готовности закрывать глаза на положение с демократическими правами и свободами внутри России. Никто не собирается читать России «лекции», но раз за разом Москве напоминают о юридических или политических обязательствах, которые налагает на страну членство в Совете Европы и ОБСЕ. Перевод «напоминаний» в правовую плоскость в момент подготовки нового базового соглашения сам по себе является шагом достаточно серьезным.

            В энергетике — области, универсально признанной в качестве основного объединяющего начала двусторонних отношений — не разрешено ни одно из фундаментальных противоречий. В этой статье вряд ли стоит входить в детали споров о допуске европейских компаний к российским недрам, о борьбе «за» и «против» приобретения Газпромом активов на европейском внутреннем рынке или о конкуренции трубопроводных проектов. Достаточно констатировать, что после формального отказа России от выполнения положений Энергетической хартии стороны оказались дальше от договоренности о создании общего механизма сотрудничества, чем раньше. Более того, основной головной болью европейцев на ближайшие месяцы стало предотвращение очередного российско-украинского кризиса и перебоев с поставками, о чем им не дают забыть периодическими заявлениями о неплатежеспособности Украины.

            Что касается политики в регионе общего соседства, то ЕС по определению не сможет принять разговор о «зонах исключительного влияния». Инициатива Восточного партнерства будет жить своей бюрократической жизнью. Вполне вероятно, года через два, после того как будут подписаны соглашения об ассоциации с Украиной и, возможно, Молдовой, она будет даже активизирована. Европа не считает свою политику в этом регионе игрой с нулевой суммой. Она готова взаимодействовать с Россией, когда это рационально, но в документах о Восточном партнерстве записано, что эта политика проводится параллельно курсу в отношении России, то есть отдельно, а не в сочетании, тем более — в зависимости от него. Для европейских бюрократов формулировки имеют значение.

            И, наконец, общие вопросы европейской безопасности. Речь даже не о Кавказе. Ясно, что там сближение политических позиций невозможно, но на практике это ничему не мешает. Речь об инициативе Медведева о заключении нового «общеевропейского пакта безопасности», предполагающего, что Россия в одиночку, без союзников, добивается от Запада серьезных изменений всей европейской архитектуры. ЕС же вполне устраивает опора на ОБСЕ и НАТО, поэтому позиция европейских стран в отношении новых официальных переговоров остается довольно скептической, отличаясь редким единством взглядов, а давление может привести к ответным требованиям, например, зафиксировать в том же самом договоре, в соответствии с традициями хельсинкского процесса, юридически обязывающие положения о стандартах демократического управления.

            Ясно, что если не уменьшить, без преувеличения, пропасть недопонимания и недоверия по всем этим вопросам, бессмысленно надеяться на заключение нового рамочного соглашения между Россией и ЕС или даже ожидать продвижения по отдельным знаковым проблемам, как та же визовая либерализация.

            Москва, как это стало принято, призывает ничего не драматизировать. С этим можно согласиться. Более того, Европа ничего и не драматизирует. В Брюсселе тоже научились работать в ситуации отсутствия больших ожиданий. Опять-таки, уверовав во взаимозависимость, европейцы не считают, что соглашение нужно им больше, чем России. И их уверенность в собственной переговорной позиции будет только возрастать. Помимо экономических показателей, нужно учитывать и эффект Лиссабонского договора. Новый министр иностранных дел при всех очевидных ограничениях будет фигурой достаточно самостоятельной и более последовательной, а недавно переизбранный на новый пятилетний срок Баррозу вряд ли согласится так же безропотно, как до переутверждения, глотать российские «шайбы».

Состоится ли «перезагрузка» отношений между Россией и ЕС, пока сказать невозможно. Шанс на это, как показал Стокгольмский саммит, есть. Но поскольку неизвестно, готова ли Москва отказаться от мышления в терминах «красных линий», экономического протекционизма, осажденной крепости и т.д., прогнозировать позитивный исход было бы слишком рано.

Фотографии РИА Новости