Суд продолжает допрашивать свидетелей обвинения, которые на поверку таковыми не оказываются, и продолжает отклонять ходатайства защиты — на сей раз касающиеся возобновления трансляции из зала суда. Обвинение же продолжает демонстрировать своеобразный подход в работе со свидетелями: так выяснилось, что свидетель Александр Ильченко проходит обвиняемым по некоему другому делу, непосредственно связанному с ЮКОСом.
Происходящее в суде по просьбе «Ежедневного журнала» комментирует адвокат Михаила Ходорковского Вадим Клювгант:

«По поводу допросов могу только повторить, что происходит непонятное действо: обвинители приводят людей, называя их свидетелями обвинения, а эти люди не только ничего не могут подтвердить из обвинения, но и ничего не знают. Дальше происходят многочасовые или многодневные дебаты по заданному стороной обвинения сценарию. Поскольку отвечая на, мягко говоря, странные вопросы прокуроров, свидетели неизбежно вынуждены либо путаться, либо что-то додумывать, либо предполагать. Стороне защиты потом приходится выполнять работу ассенизаторов, чтобы все это подчищать. К доказанности обвинения это прокуроров не подвигает никак, к его опровержению подвигает с каждым разом, с каждым новым свидетелем. Свидетеля Владимира Гулина допрашивали долго, потому что это человек довольно информированный, хотя, как он все время повторял, с не очень твердой памятью, которая его постоянно подводит. С Александром Ильченко все прошло быстрее, потому что ответы были четче. Тем не менее, каждый из них подтвердил, что то, чем они занимались в связи с обслуживанием или какими-то партнерскими отношениями с ЮКОСом, было обычной, общераспространенной деятельностью, которой занимаются все, это общеизвестно, и в ней нет ничего не то, что противоправного, но даже странного или необычного. У Ильченко это звучало практически в каждом ответе — он сверял свои действия не только с требованиями закона, но и с проверяющими, в частности, налоговыми органами. Никаких претензий никогда не было, до той поры — добавлю от себя — пока не была дана команда «фас».

Тот факт, что Ильченко одновременно проходит обвиняемым по другому делу, является еще одним подтверждением параллельного следствия и методов работы со свидетелями. Поскольку все эти так называемые другие дела на самом деле про одно и то же, то человека ставят в крайне двусмысленное и опасное положение. Как обвиняемый он вправе вообще не давать никаких показаний. Но когда он приходит в суд в качестве свидетеля, он обязан правдиво отвечать на все вопросы и несет ответственность за отказ от дачи показаний и за дачу ложных показаний. Это означает, что никто не помешает следствию использовать его свидетельские показания против него уже как против обвиняемого. Все это уже приобрело эффект лавины. Ровно об этом мы говорили в самом начале процесса, когда заявляли ходатайства о прекращении дела в силу системных и массовых нарушений прав и интересов вовлеченных в него лиц — нарушений такого масштаба, который уже не позволяет разрешить это дело законно.

Над ходатайствами прокуроры думали аж целых пять дней, причем кто-то явно думал вместе с ними, потому что, например, то, что читал прокурор Лахтин под видом своего мнения, даже лексически никак не соответствовало его оборотам речи, он путался, спотыкался, терял страницы. Я понял, что обвинители, так или иначе отрицая это на словах, фактически подтверждают то, о чем все время говорим мы: что они боятся любой гласности, любого живого слова, в особенности того, что связано с этим параллельным следствием и параллельными допросами свидетелей. Это опять подтвердилось характером всех ответов и возражений. Всякие ссылки на интересы дела, на то, что гласность может повлиять на свидетелей, — это просто смешно, особенно если учесть, что всех этих свидетелей допрашивают уже непонятно по какому разу. Конечно, обращает на себя внимание та тщательность, с которой анализируются публичные выступления стороны защиты, вплоть до хронометража. Поведение судьи, который отклонил ходатайства, как обычно, это свое решение не мотивировав, становится уже удручающим в своих масштабах — не потому, что отклоняются наши ходатайства, хотя все-таки странно, чтобы одна сторона всегда была неправа, а другая всегда права, а потому что суд по закону обязан мотивировать свои решения. Все, что мы слышим в качестве мотивировки, это то, что суд не находит законных оснований для удовлетворения ходатайства. Не могу не констатировать, что таким образом суд подыгрывает стороне обвинения: если он не опровергает доводы защиты, это по умолчанию означает, что и обвинению не надо утруждать себя аргументацией — и так сойдет. Что обвинение и делает».

ФИЗИОЛОГИЧЕСКОЕ ДАВЛЕНИЕ

Каждый этап процесса в силу своей структурной рыхлости и жанровой размытости, так или иначе, заставляет наблюдателя включать художественное воображение, отсылающее его то к Гоголю, то к Достоевскому, то к Сухово-Кобылину, то к Кафке, то к «Алисе в стране чудес», то еще бог знает к чему.

Жизнь, как известно, в отдельных своих проявлениях дает сто очков вперед даже самому изощренному воображению, и никакой дерзновенный гротеск никогда не одолеет жизнь.

Так и тут. Драматургия абсурда кажется нудным протокольным жизнеподобием по сравнению с некоторыми диалогами и речевыми пассажами участников этого бесконечного действия. Мне, например, показалась чистейшим образцом эстетики абсурда, пренебрегающего, как это и положено упомянутой эстетике, презренным обывательским смыслом, такая прокурорская реплика: «В обвинении они обвиняются в частности в легализации средств, полученных в ходе хищения нефти». Жаль только, что приземленный судья своим отчаянным призывом «Валерий Алексеевич, остановитесь!», прервал вольный и вдохновенный прокурорский полет.

Необычайно красочны в своей подлинной театральности и настежь открыты для безграничного режиссерского фантазирования и некоторые диалоги. Такой, например:

Лахтин: «Красный зал» тут написано».

Гулин: «Красный зал? Это мы обедали».

Лахтин: «А вы обсуждали вопросы там? В Красном зале?»

Судья: «Мы так и запишем вопрос в протокол? «Обсуждали ли вы вопросы за обедом в Красном зале?!»

Лахтин: «Во время обеда тоже вопросы обсуждаются».

Ну не Чехов ли!

А то вдруг откуда ни возьмись высовывается обаятельная местечковая интонация, позаимствованная то ли у Шолом-Алейхема, то ли у Бабеля, то ли у пожилого соседа по дачному поселку: «Мне дадут сегодня допросить свидетеля обвинения или не дадут допросить свидетеля обвинения?!»

Но все это, разумеется, меркнет перед выдающимся прокурорским экспромтом, имеющим все шансы войти в современный фольклор: «Чтение газет могло оказать на свидетеля физиологическое давление».

Если на поприще юстиции у господина прокурора не так уж много шансов на всемирное признание, то в российской словесности место он себе уже обеспечил. Можно и на покой.

Леонид Самоцветов

Художник АЛЕКСАНДР КОТЛЯРОВ