К двадцатилетию со дня смерти Андрея Сахарова

 Я не ставлю перед собой цель оценить в полноте роль и значение Андрея Сахарова в развитии демократического движения, роль эта общеизвестна. Это лишь «заметки на полях».

Несмотря на то, что я работал в теоретической физике, мое знакомство с Андреем Сахаровым долгое время было шапочным — мы лишь изредка встречались на научных конференциях. И тем не менее, он сыграл решающую роль в моей биографии еще до фактического знакомства с ним.

Дело в том, что до 1986 года, момента его освобождения из ссылки, я общественной деятельностью активно не занимался и был, так сказать, «во внутренней эмиграции». У меня было много знакомых диссидентов, моим личным другом был Юрий Орлов, я переписывался с ним, ездил к нему в ссылку, но на общественном поприще ничего не делал и скептически относился к попыткам Горбачева изменить режим. Однако после того как Горбачев освободил Сахарова из ссылки, я понял, что пришло и мое время подключаться к общественной деятельности, что я обязан, так сказать, менять страну, а не ждать, что кто-то это сделает за меня. Выбирая область деятельности, я вошел в инициативную группу «Мемориал», и мы тогда подписывали обращение к власти с требованием создать памятник и научный центр по увековечиванию миллионов граждан, погибших в советское время. Нужно было, чтобы это заявление подписало как можно больше людей с улицы и одновременно какие-то известные персонажи, чей голос мог бы усилить вес воззвания. Одним из таких персонажей был Сахаров, и вот я подошел к нему на одной из конференций и рассказал об инициативе создания мемориала. Это было наше первое знакомство.

Позднее мы решили создать Общественный совет «Мемориала», и Сахаров вошел в его состав. Я стал регулярно с ним встречаться, обсуждать какие-то проблемы, которые возникали в движении «Мемориал». С этого момента началось мое личное общение с Андреем Дмитриевичем.

Я хотел бы поделиться главными впечатлениями от нашего общения. Мне кажется, в характере Андрея Дмитриевича преобладали две особенности. Первая: при разговоре с ним возникало ощущение, что он все время думает, что его мозг всегда в работе. Разговаривая с ним, я всегда чувствовал не только его интерес к обсуждаемой теме, но и «сотворчество» в решении поставленных задач. Если говорить высокопарным слогом, на его челе лежала печать раздумий, что ли... И вторая особенность — абсолютный демократизм. Поразительная вещь: он был абсолютно одинаков в общении с людьми разных социальных групп. Этот человек взлетел на вершину известности очень рано, попал в советскую научную номенклатуру, стал академиком РАН в 32 года, трижды был награжден высшей наградой страны — званием Героя социалистического труда. Однако никакого гонора в разговоре, никакого превозношения. 

И еще одна интересная деталь: дверь в их с Еленой Георгиевной квартиру была всегда открыта. Я иду к определенному часу, стучу в дверь, а мне кричат: «Открыто!». Пытался образумить их, опасно ведь оставлять дверь открытой, сидя на кухне, на расстоянии 20 или 30 метров от входной двери (там был довольно длинный коридор), мало ли кто может войти. Но убедить Сахарова мне не удалось, входная дверь оставалась открытой до самого дня его смерти.

 

И вот еще одно важное ощущение: Елена Георгиевна и Андрей Дмитриевич — это фактически одно целое. Как сейчас помню: вхожу, он открывает мне дверь, я говорю: «Андрей Дмитриевич, у нас есть идея…» А он: «Подождите, подождите, подождите, Люся, подойди, здесь ребята пришли, давай вместе послушаем. Погодите, не говорите, давайте вместе с Еленой Георгиевной обсудим». Я человек уже немолодой, много видел семейных пар, но редко встречал, а может, и не вовсе встречал такое единение совсем не молодых людей.  В таком возрасте люди обычно живут довольно обособленно друг от друга. Здесь было другое: и тактические, и стратегические вопросы всегда решались вместе с Еленой Георгиевной.

Андрей Дмитриевич, размышляя над судьбой человечества, думая о вопросах войны и мира и других глобальных проблемах, был всегда честен и не боялся идти наперекор общественному мнению. Обычно таких людей считают радикальными. Достаточно вспомнить его выступление по поводу афганской войны на Съезде народных депутатов СССР: он не боялся того, что в ответ встретит непонимание, неприятие и, возможно, даже озлобление.  

Незадолго перед смертью у него появилась идея — призвать к общесоюзной забастовке. Я, честно говоря, понимал, что этого не может произойти, и пытался отговорить его, переубедить, но он не отказался от своего заявления. Заметное забастовочное движение, прежде всего шахтеров, как известно, возникло на несколько лет позже, но этот призыв, возможно, тоже сыграл свою роль.

Хорошо известно отношение так называемой либеральной общественности к радикалам — их осуждают и боятся. Но если высказанная радикальная мысль в дальнейшем реализуется, приводит к разрешению конфликта, способствует расширению «пространства» демократии, прав человека, прекращению войны, укреплению мира между народами, то, очевидно, она может только приветствоваться. Именно таким радикальным мыслителем и общественным деятелем был Андрей Сахаров. Вспомним сахаровскую конституцию. Ясно, что она была написана не для современного СССР, не для современной России. Она была написана на десятилетия вперед — такая идеальная конституция для демократического государства. Я спорил с Андреем Дмитриевичем, мне казалось, что надо как-то приблизить ее к реальности, но сейчас, наблюдая за процессами в объединенной Европе, я убеждаюсь, что во многом они следуют рецептам, содержавшимся в сахаровской конституции.

Вот еще один пример решительных действий Андрея Дмитриевича. Мы собирались провести учредительный съезд движения «Мемориал», но это оказалось очень непростым делом из-за нерешительности руководителей творческих союзов, входивших в состав учредителей «Мемориала». С одной стороны, их присутствие было очень полезным, потому что создавалось нечто небывалое — новое демократическое движение в Советском Союзе. В то время вся общественная жизнь исчерпывалась деятельностью КПСС, и мы очень надеялись на творческие союзы, рассчитывали, что, став учредителями, они помогут добиться регистрации «Мемориала». Но в руководство творческих союзов входили коммунисты, а они, естественно, ходили советоваться в ЦК КПСС, а ЦК советовал им притормаживать. И было так, что мы вроде уже готовы провести съезд, назначаем его, а наши учредители говорят: «Нет, мы не согласны». Нас твердо поддерживал только один союз — союз Кинематографистов во главе с Элемом Климовым. А кроме него были еще союз художников, архитекторов, дизайнеров…

В январе 1989 года мы делаем вторую попытку провести учредительный съезд, люди уже едут в Москву, купили билеты… И вот опять: «Мы вам не даем помещение для проведения съезда» — то есть снова срыв. Я иду к Сахарову: «Андрей Дмитриевич, что делать? Нам снова отказывают». Мы поговорили и решили, что в любом случае съезд нужно проводить, хоть на улице. Он позвонил в политбюро и сказал очень жестко, что съезд пройдет в любом случае. Я редко слышал такой его твердый тон, не терпящий возражений. И оказалось, что этого достаточно. Нам дали зал в ДК МАИ, где учредительный съезд и прошел.

Еще одно из воспоминаний: Андрей Дмитриевич оперативно откликался на просьбы граждан, несмотря на постоянную занятость серьезными проблемами. Я у него дома. Звонят из города на Золотом кольце — власти закрыли храм, несколько прихожан держат голодовку, находятся на грани истощения. Андрей Дмитриевич подходит к телефону, набирает: «Вам звонит академик Сахаров, прошу соединить с председателем...». После этого звонка вопрос был решен.

С другой стороны, несмотря на готовность к решительным действиям, он принимал и осторожные решения, особенно когда виделась некая опасность для людей. Помню, мы, активисты «Мемориала», решили 30 октября 1989 г., в день советских политзаключенных, провести акцию: окружить здание КГБ на Лубянке живой цепью, в руках у нас должны были быть плакаты, цветы и свечи. И встал вопрос: предупреждать руководство КГБ об этом или нет? Мои радикальные коллеги говорили: «Не будем предупреждать. Побьют, так побьют». Я видел в этом огромную опасность, поскольку мы должны были звать несколько сотен человек, чтобы окружить здание КГБ. А если их побьют, арестуют? Ведь мы собирались не гражданское здание окружить, у чекистов немало всяких фобий в голове, вдруг они решат, что несколько сотен людей собрались штурмовать это здание? Да мало ли какая безумная мысль могла прийти им в голову… Реакция могла быть неожиданной, вплоть до стрельбы. Я пришел к Андрею Дмитриевичу и сказал, что проблему надо решать, но некоторые наши друзья возражают. Он сказал: «Надо предупредить». Акция прошла успешно, и никто нас не трогал. Видимо, это было правильное решение.

И конечно, вспоминается, как поздно вечером 14 декабря 1989 года мне позвонили и сказали, что Андрей Дмитриевич умер. Я приехал рано утром на его квартиру, там уже было несколько человек, Юрий Рост, Анатолий Шабад, кто-то еще. Елена Георгиевна сказала: мне звонили из правительства, объявили, что создана государственная комиссия по траурным мероприятиям и похоронам Андрея Дмитриевича, председателем которой назначен Примаков. Я не помню точных слов, но Елена Георгиевна говорила, что ей нужна поддержка, что она не хочет, чтобы правительственная комиссия диктовала процедуру похорон. Для того чтобы укрепить свои позиции, мы создали общественную комиссию по похоронам Андрея Дмитриевича, куда вошли я, Анатолий Шабад и еще несколько человек. Наша задача была помочь Елене Георгиевне в отстаивании ее представлений о том, как должны пройти процедура прощания и похороны Андрея Дмитриевича. Мы понимали, что прощание должно быть общенародным. И действительно, Елена Георгиевна была права, когда опасалось вмешательства властей. Ей тут же предложили абсолютно неприемлемый вариант, по которому тело должно было быть выставлено в Колонном зале Дома Союзов на очень ограниченное время, и в тот же день планировалось провести похороны. Колонный зал Елена Георгиевна категорически отвергла, потому что слишком свежи были в памяти многочисленные прощания с уходящими из жизни генсеками, прощание с которыми происходили именно в Колонном зале.

Мы решили добиваться проведения процедуры прощания в Доме молодежи, потому что там был большой зал, это место не имело нежелательной «предыстории». Это было первое принятое нами решение. И во-вторых, мы сказали, что на прощание москвичей необходимо отвести целый день. Мы понимали, как много людей захотят проститься с Андреем Дмитриевичем. И мы не ошиблись, через Дом молодежи прошли тысячи и тысячи москвичей. Несмотря на сильный мороз, многочасовая очередь стояла от Дома молодежи до метро «Парк культуры». На следующий день прощание прошло в президиуме РАН и в его родном институте — Физическом институте имени Лебедева. Труднее всего было согласовать траурное шествие. Шли от Физического института, сопровождая автобус с телом, до площади — знаменитого места в Лужниках, где Андрей Дмитриевич неоднократно выступал на митингах. Там состоялся траурный митинг, на котором москвичи окончательно простились с ним.

И последнее. Имя Сахарова продолжает быть знаменем общественного движения в России, оно объединяет всех людей, левых и правых, конформистов и нонконформистов, которые хотели бы, чтобы Россия развивалось как свободное демократическое государство свободных людей.

Фотографии РИА Новости