305—311 день процесса

Минувшие дни в суде были посвящены двум важным свидетелям: Сергею Узорникову, занимавшемуся в «ЮКОС-Москва» консолидацией компаний, входящих в периметр компании ЮКОС, и бывшему директору по стратегическому планированию и корпоративным финансам ЮКОСа Алексею Голубовичу, до 2006 года находившемуся в розыске по обвинению в мошенничестве с акциями российских предприятий, а потом начавшего сотрудничать со следствием в деле ЮКОСа. Ни один из этих свидетелей никак обвинению не помог. После допроса Узорникова Михаил Ходорковский даже заявил, что на базе только его показаний процесс можно было бы завершать. По просьбе «Ежедневного журнала» ситуацию в суде комментирует адвокат Ходорковского Вадим Клювгант:

«На исходе четвертого — начале пятого десятка свидетелей обвинения уже перестаешь удивляться тому факту, что они опровергают обвинение. Последние свидетели отличаются тем, что они профессионалы, поэтому их пояснения и показания особенно убедительны, конкретны, насыщены фактами, более системны и структурированы, чем у других. Таким образом, еще более наглядно и убедительно выглядит их опровержение позиции обвинения. Так один свидетель изучал отчетность, занимался составлением, и говорит, что ему однозначно видно: вся нефть всегда оплачивалась, и эта оплата покрывала расходы на ее производство. После этого никакое обвинение в хищении нефти просто невозможно. Потом этот же свидетель говорит, что те компании, которые обвинение именует средствами или орудиями совершения хищения, в которые, по изящному выражению обвинения, переводилось право собственности и, соответственно, деньги за нефть, — все эти компании входили в группу ЮКОС, консолидировались в группе по своим показателям. То есть мало того, что никакого ущерба, никакого хищения нет, так еще и деньги за пределы ЮКОСа никуда не уходили. Другой свидетель заявляет, что обмен акций был нормальным, честным, никто никого не обманывал и не скрывал, что он нужен для защиты от рейдерской атаки, условия этого обмена были справедливыми, в этом не было сомнений, пока не пришли заказные следователи и не начали наводить тень на плетень.

Обвинение интересуется доходами свидетелей — этот прием стар, как мир: когда свидетель говорит не то, что хочет обвинение, начинается обсуждение его личности: а у тебя-то у самого, мол, все в порядке? Но в случае с Сергеем Узорниковым была еще одна линия: вопросы, которые ему задавали, касались, в основном, иностранных менеджеров ЮКОСа, тех самых, которые, в частности, подписывались под жалобами в Европейский суд по правам человека и в отношении которых существует сфабрикованное уголовное дело по надуманным подозрениям. Действия в международных судах очень нервируют обвинение, поэтому возникает желание контратаки. И было трудно избавиться от впечатления, что человека поставили на свидетельскую трибуну, привели к присяге и, используя это обстоятельство, пытаются с его помощью навредить этим иностранным менеджерам. А поскольку он не поддается, начинаются намеки о его собственных доходах. Намеки беспочвенные, пустые, но стилистика, конечно, обращает на себя внимание».

ПОСЛЕ НАШЕЙ ЭРЫ

Когда-то один мой дружок-одноклассник в рамках проекта под условным названием «воспитание воли» купил клеенчатую тетрадку за 44 копейки и твердо вознамерился вести дневник, причем делать записи в него строго ежедневно, не пропуская ни одного дня. Примерно через месяц он решил продемонстрировать мне результаты своих усилий. Дневник выглядел приблизительно так: «26 января. Ничего не произошло», «27 января. Ничего не было». «28 января. Все то же самое». «29 января. Приснился интересный сон. Но я его забыл». Дневник этот просто поражал и будоражил воображение обилием и пестротой интригующих событий подобного рода. Но угрюмый процесс воспитания воли упорно продолжался до самой последней странички.

Эту клеенчатую тетрадку я вспоминаю все время, пытаясь следить за ходом другого «воспитательного» процесса. Вот этого самого. На каждой буквально его страничке тоже читается «Все то же самое». И закончится он, видимо, лишь тогда, когда закончатся странички этой толстенной тетради.

В общем, все то же самое. Обвиняемые все так же гнобят обвинителей:

Лебедев: «Я уже два года жду, когда меня допросят, чтобы дать показания!»

Лахтин: «Это будет очень сильный допрос, Лебедев!»

Лебедев: «Памперсами запаситесь только, не забудьте!»

Судья все с той же вальяжностью пытается ввести течение процесса в берега хотя бы приблизительных приличий.

Диалоги, кажущиеся, да и являющиеся вполне абсурдными, заставляют работать застоявшееся воображение. Впрочем, никакое, даже самое дерзкое воображение не поможет нам найти хоть какой-то смысл в таком, например, диалоге:

Лахтин: «Кто на Кипре занимался учетом?»

Узорников: «Девушка… русская…»

Лахтин: «Девушка. Имя не помните?»

Узорников: «Оксана, кажется».

Лахтин: «А фамилия?»

Узорников: «Фамилия у нее была киприотская, я не помню. Она там замуж вышла и взяла фамилию мужа».

Лахтин: «Замечательно!»

Что замечательно? Почему замечательно? И какое это все имеет отношение к обсуждаемым вопросам. Чудны дела Твои, Господи!

Время от времени стороны обмениваются шутками:

Голубович: «Шек — моя бывшая секретарша, в приемной сидела… В том году она была в декретном отпуске, как обычно».

Лахтин: «Как обычно. Поздравляю ее…»

Или же:

Лахтин: «Тут есть документ, имеющий непосредственное отношение к свидетелю… И к другим лицам… В частности, к … Невзлину… находящемуся в международном розыске…»

Лебедев: «А что, до сих пор не нашли?»

Смешно, что тут скажешь… Обхохочешься…

Вроде бы мы знаем, что процесс проистекает в наши дни — здесь и сейчас. Но все время не покидает ощущение какой-то невесомости, выдернутости из пространства и времени.

«Ваша честь, — восклицает в какой-то момент один из обвиняемых, — ну попросите прокурора, чтобы он даты уточнял! До нашей эры, нашей эры?!» «После нашей эры!» — парирует обвинитель.

Вроде бы в шутку.