Шестое августа по-старому

Странная сегодня годовщина. Не потому, что четырнадцать лет — дата некруглая, это ведь вообще условности.

Странная, во-первых, потому, что её и раньше не очень любили вспоминать, а теперь и подавно.

Участники тех августовских событий были (и, надеюсь, остаются) людьми непафосными. Когда пришло время "раздачи слонов", они пачками отказывались от памятных знаков, кои полагались "защитникам Белого Дома". Действительно, зачем? Ведь главная память о тех трёх днях — та, что внутри. А то, что получать цацки от власти, простите, нехорошо, они усвоили давно. Тогда это могло показаться странным, но так или иначе...

Ну и, наконец, "защищать демократию" — это ведь не профессия! Нельзя всё время героически стоять в "живом кольце", а всё остальное время — вспоминать, как ты в этом "живом кольце" героически стоял.

У одних было дело жизни, оставлять которое больше чем на трое суток никак нельзя. Очень мне тогда понравился выводок молодых генетиков. Работали чуть ли не круглосуточно, жили на работе, спали на лабораторных столах, питались овсянкой на молоке "за вредность", сваренной тут же. Никакой политикой не интересовались. Но к концу двадцатого августа поняли: надо что-то делать. Пошли. Были в тоннеле под Калининским. Прокатились на броне первой (или второй?) из захваченных бээмпэшек. И вернулись в лабораторию: бактерия e. coli ждать не будет!

Другие, наоборот, обрели дело жизни после августа — так им, по крайней мере, казалось. Пошли во власть. У "бойцов" тут же появились занятия поважнее, чем "вспоминать минувшие дни". Новые баталии в кабинетах и коридорах власти не терпели отвлечений и поворотов головы назад. Оглядываться было нельзя: сожрут... Кого-то действительно сожрали: в отличие от аборигенов сих коридоров ну не проходили они "курс феодальной интриги". Кто-то перевоплотился (или развоплотился) и поспешил позабыть о "единении с народом". В конце концов, о 1991-м стало возможно говорить не как о массовом народном движении, а как — о "смене элит". Вторые секретари, типа, сменяли первых, первые секретари союзных республик становились президентами незалэжных держав. Ну и так далее...

Вот и получилось, что уже к первой годовщине в разнообразные союзы и объединения "защитников" вошли люди, для которых дни 19-21 августа были существенно более значимы, чем для большинства участников.

Массовое протестное движение конца 1980-х, антикоммунистическое и антисоветское, закончилось как раз "там и тогда", в августе у Белого Дома. Дальше этим людям приходилось бы не протестовать против власти, а поддерживать оную — что было не очень привычно и казалось не столь естественным, как протест. Разве только если "отечество в опасности". Или "угроза коммунистического реванша". Но этот "выход на площадь" был, как минимум, не столь очевиден — осенью 1993-го, или вовсе неприличен — весною 1996-го, "голосуй, или проиграешь". Как обычно: "В критические дни власть использует прослойку".

Есть, наверное, и ещё одна причина. Для многих советских людей из числа интеллигенции — людей по преимуществу служащих, служащих опорою режима, но одновременно источающих сомнения и крамолу, — нелюбовь к власти была вынужденной. Ну никак невозможно было ту власть любить! Разве что путём лоботомии... Но после августа 1991-го мучительное наследие коммунистического уродства было отброшено (вторая линька состоялась как раз в 1993-м), и теперь ничто не мешало тихо и спокойно проявлять свои чувства. "Одобрять" можно внутри себя — это действие почти не нуждается во внешних движениях и проявлениях.

Активный же и протестный слой теперь составляли по преимуществу совсем другие люди, для них — по крайней мере, для большинства из них — 19 и 21 августа значили совсем другое.

К первой годовщине вышли несколько книжек. "Дела" КПСС и ГКЧП событиями не стали. Будущий археолог неизбежно столкнётся с загадкой: событие имело место... А где же "культурный слой"? И что, собственно, надлежит копать? И главное: насколько поднятое из раскопа может представлять эпоху?
...А потом настала иная эпоха, новые события затмили прошлые, их обильные отложения перекрыли тощие подстилающие слои.

Теперь, если завести разговор о "защите Белого Дома", собеседник, скорее всего, решит, что речь идёт об октябре 1993-го. Символы обрели новых хозяев. Отчасти потому, что прежние обладатели ими брезговали. Отчасти потому, что новые актёры действовали по старому сценарию. Вопреки сложившемуся мнению люди вообще склонны использовать прошлый опыт — свой ли, чужой. Ведь и в августе 1991-го пришедшие на Краснопресненскую набережную неосознанно копировали литовцев, встававших ранее "живым кольцом" вокруг парламента. И там, и там люди защищали демократически избранную власть, которую считали своей. Российская левая оппозиция, кстати, не раз воплощала эту модель: 1 мая того же 1993-го, после столкновений на площади Гагарина, часть демонстрантов принялась возводить баррикады возле одного из подъездов Дома Советов. У них ведь тоже были основания считать эту власть — своей. Ведь в здании заседали по большей части те же депутаты, а вокруг него было немало "дважды защитников", чьи мотивы также во многом совпадали. Ведь они защищали власть, которую полагали законной, легитимной, от незаконных посягательств.

Намереваясь применить силу, в 1991-м старая власть колебалась. Весь предыдущий опыт насилия от "большого террора", через Будапешт и Прагу вплоть до Тбилиси, Баку, Вильнюса и Риги, был, казалось, однозначно и навеки осуждён. Впрочем, исполнители также понимали, что в случае кровопролития власть, сиречь политики и генералы, их "сдаст" и сделает "крайними". Генералы же сами колебались, прикидывая, чья возьмёт.

Гибель трёх человек в трагическом и нелепом столкновении на Садовом кольце казалась тогда чрезмерной ценой победы. Но пришедшие к власти оказались способны на то, перед чем дрогнули их предшественники. Пришедшие бескровно, они, казалось, не знали цену человеческой крови. После 1993-го уже было очевидно, что опора власти не "демократы", а "силовики": Грачёв, Коржаков, выводок генералов внутренних войск. Впереди же была Чечня... Недолог был послеавгустовский мир, а начиная с Октября мы живём в воюющей стране. Спецназ госбезопасности, не пошедший на штурм в августе, в октябре 93го таки бросили вперёд — но те не проявили должной кровожадности и в итоге были практически расформированы.

Впрочем, чаши весов колебались и в 91-м, и в 93-м. Кровопролитие 4 октября могло бы случиться 21 августа. Тогда ведь люди были готовы к "полной гибели всерьёз", и их мужество никто не может поставить под сомнение. Они были готовы умереть, но — не убивать. В этой установке на ненасилие было их сущностное различие с властью, которая поначалу была "своей".

Тем меньше было для власти оснований после Октября вспоминать об Августе...

А вот у защитников 1993-го не было ни победы, ни удовлетворённости победой, ни последующих властных забот, ни дележа этой власти, ни, наконец, горького похмелья — ничего, кроме памяти. Этот "культурный слой", сцементированный запекшейся кровью, перекрыл память о 1991 годе.
С середины 1990-х всё громче звучали "старые песни о главном". К концу десятилетия эта тоска по прошлому была, казалось, удовлетворена: сначала премьером, потом и.о. и, наконец, президентом стал... ну вы знаете, кто.

В отличие от предшественника эта новая власть ищет опору в прошлом. Пример — недавнее празднование юбилея Победы. Каждое значимое событие получает оценку, и, казалось бы, стоило ждать таковой и для Августа. Вместо этого мы, однако, имеем молчание — почему?

Событие слишком близко и слишком противоречиво.

Как с Октябрём: с одной стороны — поражение "державно-патриотических сил", с другой — основа нынешней системы президентской власти: пока что Путин по большей части лишь реализует потенциал Конституции 1993 года.

С 1991-м, видимо, нечто похожее: отрицая Август, легко поставить под сомнение... страшно сказать что! Впрочем, дело это несложное — учитывая исчезающе малую толщину слоя памяти...

Посмотрим, что приближённые политологи и политтехнологи скажут сегодня, завтра, послезавтра и через год. Помнится, в 1991-м пропагандисты вещали о перепившейся толпе — кто помешает возродить эту бредятину на глянцевой бумаге и на экранах к следующей годовщине?

Впрочем, до круглой даты, до пятнадцати лет, у нас ведь тоже остаётся год. Достаточно времени, чтобы вспомнить, только без лишнего пафоса... Неплохой, кстати, повод заодно переосмыслить все прошедшие годы. Дело тоже полезное, только заниматься им нужно повседневно, а не "к дате".

Только так обретают свой смысл слова и имена: Преображение, Спас... хоть бы и яблочный.