Скорбь о несбывшемся чуде

Четыре года назад, утром 26 ноября 2002 года, нам рапортовали об успешно проведённой в центре Москвы контртеррористической операции. Генерал МВД Владимир Васильев очень убедительно говорил. Замы пропагандиста Ястржембского ему вторили. Мы — телезрители — с радостью верили: наконец-то... Мы не знали, что в зрительном зале на Дубровке оставались тела погибших. Не скажу про штатских, но генерал-то должен был об этом знать...
А мы ещё верили в несбывшееся чудо.

Потом пришёл ужас. И появились вопросы: "Когда нам скажут правду!?"

Следствие по делу «Норд-Оста» привычно продляется - теперь до февраля 2007 года, - хотя следственная бригада уже распущена. Дело сделано: ведь с самого начала в бригаду входили не только прокурорские, но и следователи ФСБ. Того самого ведомства, что проводило «контртеррористическую операцию» на Дубровке. И все материалы с самого начала работали на одну версию, согласно которой вся вина возлагается на террористов, а действия «силовиков» заранее признаны единственно верными.

Прошло четыре года - между прочим, президентский срок!
И вот вчера, 25 октября, в ходе почти трёхчасовой «прямой линии» президента России со страной слова «Норд-Ост» и «Чечня» не были произнесены ни разу.
Могло ли быть иначе?
Иногда бывает.

Что происходит, когда забытая вроде бы война приходит в столицу?
Представьте себе страну, на краю которой, в горах, много лет идёт "контртеррористическая операция". Военные власти, мягко говоря, перебарщивают. То есть — зверствуют. Партизаны, впрочем, тоже многое себе позволяют. К тому же большинство населения страны горцев вообще не очень жалует. Так что для борьбы с этими повстанцами новый энергичный президент легко получает карт-бланш. А ещё — для борьбы с коррупцией. Он вообще очень популярен — при прошлом-то либеральном правительстве экономика развалилась, террористы от рук отбились.

Под эти народные ожидания в стране свёртываются демократические институты. В результате мы имеем то, что социолог Гильермо О`Доннелл деликатно назвал "делегативной демократией". Есть внешние атрибуты демократии, такие, например, как выборы, но это лишь видимость. "Выбранные" на самом деле никого не представляют, власть никому не подотчётна, народ не участвует в управлении страной. Однако жизнь продолжается. Несмотря на то, что власть под лозунгом "борьбы с коррупцией" привела к росту этой самой коррупции в разы. Несмотря на то, что в горах раскручивается маховик террора и контртеррора, которые друг друга стоят.

И так — до времени, когда террор приходит из гор в места, доселе благополучные. В столицу, многомиллионный мегаполис. И жители столицы, "люди первого сорта", на себе ощущают, что же на самом деле они "одобряли и поддерживали". На взрывы и захваты заложников власть отвечает массовым неизбирательным насилием. Люди гибнут и "исчезают" уже не только там, в горах, но также "здесь и сейчас".

Происходящее наконец осознают - и как общенациональную трагедию, и как преступление, не имеющее срока давности. Нет, народ отнюдь не горит сочувствием к партизанам. Просто на вопрос "какой из двух уклонов хуже?" дан наконец ответ: "оба".
И с этого осознания - что-то не так - начинается кристаллизация гражданского общества. Массовые народные выступления. А в итоге - отбытие "всенародно избранного" на "историческую родину".

Это вовсе не фантазия. Так было. Но не у нас, а в Латинской Америке. В Перу, где сошествие террора и "контртеррора" с Анд на побережье, в столицу Лиму, привёло-таки к прозрению общества со всеми вытекающими последствиями. Вплоть до бегства Альберто Фухимори в Японию.

Но у нас не Латинская Америка. Мы... нет, не Африка, как кричал герой Жюль Верна. Если Америка, то кириллическая... У нас всё иначе. И приход террора в Москву был благополучно "проглочен" обществом — не только "массами", но и журналистами, и правозащитниками, и политиками.
"Когда нам скажут правду?.." — теперь, через четыре года, уже и вопросов таких не должно быть.

Ан нет! Видные журналисты всё ещё говорят, что точное число погибших неизвестно: может, не сто тридцать, а под сто восемьдесят... Хотя, казалось бы, давно можно было разобраться — то, бОльшее число, включает в себя и убитых террористов.
Российские правозащитники не кинулись скопом расследовать произошедшую трагедию — или совершённое преступление.
Само расследование представляется теперь россыпью статей, многие из которых принадлежали перу убитой Анны Политковской (ее имя, кстати, в трехчасовом эфире со страной президент тоже ни разу не упомянул).
На сайте, где поначалу вывешивались и уточнялись списки заложников, выживших и нет, последняя дата — 16 декабря 2002 года.

Возникшие объединения, включавшие спасшихся заложников и родственников погибших, не стали центром кристаллизации гражданского общества.
Есть одна изданная брошюра. В канун четвёртой годовщины трагедии на Дубровке открылась выставка в Музее Сахарова. И это, кажется, всё...
Между тем, от Дубровки прямая дорога вела в Беслан.

Что осталось?
Разве что общая безмолвная скорбь.
Если так — то уже немало.
Это скорбное молчание не обещает быстрых перемен и тем более — чуда. Но если эта скорбь станет действительно общей, то перемены неизбежны.