22-го января 2010 года, после затянувшегося на два с половиной года следствия и судебного процесса был осуждён на год лишения свободы Роман К-ов (имя изменено) за самовольное оставление места службы по контракту, которого он не подписывал. 4-го мая суд кассационной инстанции оставил приговор в силе.

 

Исторический контекст

В 2005 году у изнурённых борьбой с «неуставщиной» солдатских матерей и примкнувших к ним правозащитников появилась новая головная боль: принудительный контракт. Вступило в решающую стадию исполнение Федеральной целевой программы «Переход к комплектованию военнослужащими, проходящими военную службу по контракту, ряда соединений и воинских частей» на 2004-2007 годы (ФЦП). Желающих, приходящих через военкоматы, при зарплате контрактника в 7-8 тысяч рублей оказалось недостаточно.

Закон «О воинской обязанности и военной службе» позволяет заключать контракты военнослужащим по призыву. Это положение и стало основным средством выполнения ФЦП. Программа, по сути разумная и правильная, во многих деталях была непродуманной, её исполнение явно саботировалось, и сегодня официально признаны и имевшие место грубейшие нарушения, и то, что она провалена. Части постоянной готовности комплектуют «срочниками», поэтому естественно, что число жалоб на принудительный контракт резко снизилось. Но некоторые начавшиеся несколько лет назад драматические истории тянутся до сих пор. Вот одна из них.

Контракт по-российски в зеркале одной судьбы

Роман К-ов из Дзержинска Нижегородской области был призван в армию весной 2004 года. После «учебки» – Костромская дивизия ВДВ, в/ч 71211. В ноябре прибыл к месту службы, она проходила в полевых условиях. Заболел пневмонией, провёл в больницах месяца три. В апреле 2005 года на долечивание дали отпуск и отпустили домой. В Нижегородском госпитале признали годным и отправили в часть, где уже кипел аврал по комплектованию контрактниками.

«Замполит уговорил многих не желавших поступать на контракт написать рапорт, обещая, что нам не придётся служить полный срок, что это ведь не договор, но «так нужно, чтобы рапорт написали» для отчёта о формировании контрактной армии, и мы написали. Чуть позже другие офицеры стали требовать, чтобы мы подписали контракт, но я и ещё многие сослуживцы отказались подписывать. Нам велели сдать военные билеты, а потом их вернули с печатью и с записью: с 19 июля 2005 г. «служба по контракту» без указания срока окончания военной службы», — писал Роман в одном из своих объяснений. Положенную ему копию контракта он не получил.

Поясним, что закон предусматривает для «срочников», заключающих контракт, два способа исчисления срока контрактной службы: от даты подписания контракта либо от даты призыва. Однако типовая форма контракта не содержит обязательной для заполнения графы, определяющей дату окончания службы. Изъяны нормативно-правовой базы открыли пред командирами поистине беспредельные (во всех смыслах) возможности.

Роман, приняв за чистую монету разговоры о том, что рапорт – формальность, долго ждал обещанного увольнения, писал ротному рапорты, которые тот рвал, а полковник N всё «кормил завтраками». Между тем, увольнялись многие сослуживцы Романа, они вовсе не скрывали, как им удалось это сделать.

«Увольнялись за деньги почти все мои сослуживцы», — написал Роман в жалобе, где он назвал трех товарищей, уволившихся таким способом. Например, они на 5 месяцев отдавали пластиковую банковскую карту, после чего их увольняли… «От меня тоже требовали сдать пластиковую банковскую карту, — добавил Роман, — но я не хотел её отдавать, и, наверное, поэтому мне отказываются оформить увольнение».

Летом 2007 года Роман получил положенный контрактнику отпуск. За несколько дней до срока возвращения в часть матери Романа позвонил офицер, обещал по приезде уволить. Обнадеженный Роман вернулся в часть, но поговорил с сослуживцами, прежде чем предстать перед начальством. От них он узнал историю Б-ва. Тот выслужил более трёх лет, но его не увольняли. Когда у него умерла мама, ему дали отпуск на похороны. После отпуска он не вернулся в часть, на него завели уголовное дело, а затем уговорили приехать: обещали уволить, положили в психиатрическую больницу и уволили с психиатрическим диагнозом.

Роман испугался такой перспективы. Он попросил сослуживцев передать командиру свои отпускные документы и самовольно уехал домой. Он надеялся на то, что ему оформят обещанное устно увольнение; учтут его неоднократные рапорты с просьбами о нём и то, что в общей сложности он отслужил более трех лет.

ФЦП и отдельно взятая нехорошая часть

«Не может быть, — первая реакция многих.— Нашкодил где-нибудь парень, теперь сочиняет, чтобы избежать ответственности. Вот и прокуратура пишет, что факты не подтвердились». К несчастью для прокуратуры и командиров в руки правозащитников попал редкостный документ — коллективная жалоба солдат, служивших в той же части, что и Роман, и примерно в то же время. Солдаты обычно убеждены, и не без оснований, что жаловаться – себе дороже. А тут – более 130 подписей! Приведём текст с небольшими сокращениями.

(Сохранена орфография оригинала.)

«Просим Вас разобраться в сложившейся ситуации. В том, что большинство военнослужащих 1-го батальона подписали первый контракт без учёта срочной службы на 3 года, а по закону первый контракт подписывается с учетом срочной службы. Хотя при подписании контракта командованием военнослужащим было обещенно что срок срочной службы войдёт в срок службы по контракту. Но с их стороны после подписания контракта действий не было. При обращении в отдел кадров (строевую часть) полка с просьбой о получении копии контракта вceм отвечали «Подойдите попозже!!!» «Нам не когда». Подходили к командиру батальона с вопросом, как взять копию контракта, на что он отвечал «ЗАЧЕМ ОНА ТЕБЕ». Когда к нам в часть приезжал военный прокурор Костромской области, собирал всех и спрашивал «Есть ли у вас копии контрактов на руках», в ответ он услышал «НЕТ». После отъезда прокурора дальнейших действий по предоставлению личному составу копии контракта не последовало.

Также командование полка не охотно идет на увольнение и разрыв контракта с личным составом части, а так же в связи с семейными обстоятельствами. Излагаем случай нашего сослуживца. (Далее изложена история о том, как документы, дающие право на увольнение, «пропали» в полку и «нашлись» немедленно после того, как мать солдата написала заявление в военную прокуратуру в Уфе.) Есть офицеры, которые занимают деньги у солдат и не отдают их. Солдат ничего не может сделать. При обращении к Командиру батальона и командованию полка по поводу случаев заёма и невозвращения денег решение не было принято».

В процессе защиты Романа, которой занимались Дзержинский правозащитный центр Нижегородской области (ПЦ) и Костромской комитет солдатских матерей (КСМ), копии письма предоставлялись прокуратурам различных уровней как подтверждение показаний Романа. И что же? А ничего. Как будто документа и не было.

А вот ещё три истории, характеризующие отношение к контрактникам в этой части. Костромской КСМ (председатель – Нина Терехова) в 2006 году защищал Андрея К-на. О том, что он — контрактник, тот узнал, вернувшись в часть из отпуска. Вымогательство, работа на гражданских предприятиях, избиение, госпиталь. Пока он там лежал, по его документам кто-то получал деньги. Усилиями КСМ переведён в другую часть, получил по суду от обидчика, осуждённого на 2,5 года, возмещение морального ущерба.

Александр С-в в заявлении, поданном на имя Валентины Старовойтовой — председателя КСМ города Орла, писал, что в июле 2005 года «срочников» поднимали среди ночи, заставляли стоять на голове, пока не добивались подписания. С-в оставил часть из-за издевательств. КСМ добился для него возможности дослужить в одной из воинских частей г. Орла. Он прослужил, с учётом службы по призыву, без малого 5 лет.

И, наконец, сообщение от Нины Тереховой о ещё одной испорченной жизни. Александр О-в также не подписывал контракт. Отслужив срок, который он считал законным, не вернулся в часть из отпуска, женился, в 2008 году стал отцом. 1 марта 2009 года О-в был задержан и доставлен в часть. Офицеры уговорили его признать свою вину, обещая условный срок. Получил полтора года в колонии-поселении.

Надеюсь, сказанного достаточно, чтобы читатель не лишал своего доверия Романа и его защитников.

Самовольное исполнение закона.

Так можно назвать действия Романа и Александра. Каждый из них считал, что выслужил положенный срок. Они не выполнили связанные с увольнением формальности, но их должно было выполнить, прежде всего, командование части. Роман не нарушил закон, 6-го августа явившись в военкомат по месту жительства. (Для контрактников уголовная ответственность за самовольное оставление части наступает после 10 суток отсутствия, явка в военкомат или в прокуратуру прекращает отсчёт дней «самоволки».)

В военкомате направили в Мулинскую военную прокуратуру, Роман обратился туда в сопровождении руководителя Дзержинского ПЦ Эммы Фельдштейн. Там его два дня подробно опрашивали, было принято постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Материалы о вымогательстве были направлены в военную прокуратуру Костромского гарнизона. Роману дали предписание явиться туда – он, как и его защитники, думали, что для увольнения. Однако на всякий случай Э. Фельдштейн поговорила по телефону со следователем Костромской прокуратуры Х.

17 августа 2007 года родителям Романа пришла телеграмма, в которой сообщалось, что 15-го августа на беглеца возбуждено уголовное дело по статье 337 УК РФ. Однако в телефонном разговоре матери Романа сказали, что его вызывают для увольнения. 20 августа Роман вместе с матерью явился в Костромскую военную прокуратуру, написал рапорт, объяснил, что контракт не подписывал, и просил о содействии в увольнении в запас. Он назвал имена вымогателей. Обратились и к прокурору, тот ничего не слушал, а только кричал, что всё, что они говорят — неправда.

Роману дали направление на военно-врачебную экспертизу в гарнизонную поликлинику, находящуюся рядом с его частью. Вспомнив судьбу сослуживца Б-ва, Роман воспринял это как путь в психиатрическую больницу и отправился домой.

Уголовное дело как пазл из разных картинок

 Итак, 20 августа следователь Х. провёл допрос Романа в качестве подозреваемого. Однако в письме С. (другого следователя военной прокуратуры Костромского гарнизона) военному коменданту Дзержинского гарнизона сообщается, что Роман не явился на службу из отпуска и якобы «предпринятые командованием войсковой части 71211 меры к розыску К-ова Р.М. положительных результатов не дали». Письмо датировано 20 августа, т.е. именно тем днём, когда Роман добровольно находился в Костромской прокуратуре у следователя!!

Забегая вперёд, скажем, что, когда доступным для ознакомления стало уголовное дело, то оказалось, что в нём вместо упомянутого письма содержится совсем другой текст, предназначенный тому же адресату! Поскольку «нескладуха» с розыском добровольно явившегося в прокуратуру подозреваемого фигурировала в письмах защитников во всевозможные инстанции, следователь С., видимо, решил «исправить» свою оплошность таким способом.

Но, простите, почему С.? Вот передо мною датированный тем же 20-м августа рапорт военному прокурору следователя Х. того же Костромского гарнизона, в котором он, ссылаясь на телефонный разговор с Фельдштейн, пишет: «Со слов К-ова … своего согласия на заключение с ним контракта он не давал, а фактически … контракт был заключён … в принудительном порядке…Военную службу по призыву он выслужил… В настоящее время на него со стороны отдельных должностных лиц оказывается давление… Принимая во внимание, что в связи с данными обстоятельствами появились основания для проведения прокурорской проверки о законности действий отдельных должностных лиц в/части 71211, докладываю о вышеизложенном…».

Почему вместо Х., заикнувшегося о необходимости такой проверки, за дело взялся следователь С., со всем усердием занявшийся «разоблачением» К-ова? 22 августа он принимает постановление о возбуждении уголовного дела по ст. 337 ч. 3, в котором не упомянута явка в Мулинскую прокуратуру и нет ни слова о деле от 15 августа. Дальше эти уголовные дела то закрывались, то объединялись друг с другом, то вновь разъединялись… Стопка противоречащих друг другу документов, касающихся этих дел, включает ответы прокуратуры Московского военного округа, куда стекались жалобы, посланные во все мыслимые инстанции. Из этой вышестоящей прокуратуры трижды приходили ответы, повторявшие версию прокуратуры Костромского гарнизона, с ошибками даже в дате возбуждения второго уголовного дела.

Уголовное дело пестрит подчистками номеров страниц, выполненных карандашом, следами расшивания – подшивания и т.п. Разбираться в этом – всё равно, что складывать пазл из элементов двух, а то и трёх разных картинок. И не нужно это никому – зряшная работа. Никаких представителей военной юстиции это не волнует.

Впрочем, в сентябре 2007 года в воинской части прошли проверки, выявившие «отдельные нарушения». Одному из командиров вынесено представление, он привлечён к дисциплинарной ответственности. Но, конечно же, факты вымогательства «не подтвердились». Никого из офицеров серьёзно не наказали, известно даже, что некоторых участников событий повысили. Однако «солдатский телеграф» сообщил, что всех контрактников, незаконно удерживавшихся в этой части, уволили. Что ж, всё-таки кому-то была польза от жалобы Романа. У самого Романа оставалась надежда – доказать, что он не подписывал контракт. То есть добиться объективной почерковедческой экспертизы его подписи.

В декабре 2007 года Костромская прокуратура получила результаты заказанной ею и проведенной со многими нарушениями закона почерковедческой экспертизы подписи в контрактном договоре. Эксперт пришёл к выводу, что якобы подпись в соответствующей графе контракта выполнена самим Романом. При этом все попытки Романа увидеть «свой» контракт заканчивались неудачей.

Аппарат Уполномоченного по правам человека время от времени напоминал о своем интересе к данному делу. И хотя в ответ на большинство обращений поступали отписки, видимо, Костромская прокуратура стала чувствовать себя неуютно. Может быть, поэтому в сентябре 2008 года матери Романа и Э. Фельдштейн, хотя и с очень большим трудом, удалось добиться получения копии контрактного договора. Вероятно, по причине той же неуютности Костромская военная прокуратура предложила передать дело в Мулинскую прокуратуру.

Метаморфозы Мулинской военной прокуратуры

Мулинская прокуратура одно время выглядела неплохо. На её счету – объективное расследование дела полковника А. Бебия, по чьей вине в 2005 году погиб на незаконных работах солдат А. Кузнецов. В 2007 году Мулинским гарнизонным судом А. Бебия был приговорён к пяти годам лишения свободы (правда, тут же освобождён по амнистии). В этом судебном процессе, в котором Эмма Фельдштейн была представителем матери погибшего, был создан прецедент (к сожалению, незамеченный прессой) присуждения родителям погибшего солдата моральной компенсации в размере миллиона рублей.

В деле Романа Мулинские военные юристы поначалу тоже выглядели прилично. 29 сентября 2008 года следователем ВСО Мулинского гарнизона было принято уже второе постановление об отказе в возбуждении уголовного дела против Романа. В нём сказано: «В действиях К-ова содержатся признаки преступления, но принять законное и обоснованное решение в отношении К-ова не представляется возможным, так как необходимо проверить факты вымогательства денег у него и законность подписания контракта, таким образом, следует прийти к выводу, что в возбуждении уголовного дела по ч. 4 ст. 337 УК следует оказать».

20 ноября 2008 состоялось судебное заседание по жалобе адвоката Романа, в которой содержалась просьба отменить два постановления о возбуждении уголовного дела в отношении К-ова: одно от 15 августа, другое от 22 августа 2007 г. Заявители не знали ни о том, что эти дела объединяли (а потом, выходит, разъединяли?), ни о том, что постановление о возбуждении уголовного дела от 22 августа 2007г. отменено ранее самим Костромским ВСО. До суда Роман не был извещён и о том, что отменены два постановления об отказе в возбуждении уголовного дела.

11 января 2009 года появилось на свет обвинительное заключение.

Незадачливая экспертиза

12 мая Нижегородский военный суд после трудной дискуссии по настоянию защитников принял постановление о проведении новой судебной почерковедческой экспертизы.

Дальше — многомесячное ожидание экспертного заключения, замена экспертной организации. И вот вывод экспертов ФСБ: расписка в получении Романом копии контракта (на его обратной стороне) – точно подделка! А в отношении подписи на самом контракте выявлен ряд несовпадений с образцами, но далее идут рассуждения о неустойчивости почерка в 19 лет и этакая расплывчатая формулировка: «Для решения идентификационной задачи необходимо иметь достаточное количество образцов, близких по времени исполнения к спорной подписи, с незначительным разрывом по времени исполнения по отношению к исследуемой подписи». В назначенной в связи с этим дополнительной экспертизе в качестве образцов для сравнения использовались подписи в ведомостях для ежемесячного получения зарплаты. А ведь известно, что в них вместо контрактников иногда расписываются посторонние люди. При этом эксперты ФСБ отказались использовать подписи Романа того же периода из военного билета или его обращения в ПЦ.

Вывод новой экспертизы от 14 января 2010 года: «Установленные совпадающие признаки почерка в своей совокупности достаточны лишь для вероятного положительного вывода о исполнении исследуемой подписи К-овым Р.М.»

Между прочим, за заведомо ложное экспертное заключение предусмотрена уголовная ответственность. Не потому ли уже две экспертизы дают «вероятностные» выводы? Но военному суду этого было достаточно, чтобы засадить парня в колонию-поселение на год.

А ведь, согласно ст. 49 Конституции РФ и ст. 14 Уголовно-процессуального кодекса РФ в силу принципа презумпции невиновности, неустранимое сомнение по поводу авторства подписи должно быть судом истолковано в пользу подсудимого.

Всё это для военных – пустые слова, придуманные «штафирками», не понимающими особенностей военной службы. Были проигнорированы в суде и показания свидетелей защиты, подтверждавших показания Романа сообщениями о многочисленных случаях принуждения к службе по контракту вопреки отказам их подписывать.

Кассационная инстанция и мысли о военной юстиции

Ничуть не лучше обстояли дела в кассационной инстанции – в Московском окружном военном суде. Судья бегло зачитал текст приговора. Очень краткие выдержки из кассационной жалобы Романа были прочитаны скороговоркой, с пропусками основных аргументов защиты. Действительно, когда решение суда предрешено заблаговременно, то зачем вчитываться в материалы дела. Судьи неправильно произносили фамилию осуждённого, путали свидетелей обвинения и защиты.

Все свидетельства в пользу солдата, все факты вопиющих нарушений теряют значение перед главным аргументом, звучавшим в судах и первой, и второй инстанций: раз получал зарплату контрактника, значит виновен!!

Когда познакомишься с десятком подобных историй[1], так и рвётся из души: «Долой военную юстицию!» Но скептически настроенные коллеги тут же возражают: «Гражданские следователи и суды ничуть не лучше». Может быть и так, но дело в том, что для военных – особые законы. Мы видим парадокс нашего законодательства, приводящий к трагическому абсурду. Гражданин заявляет о совершенном преступлении. Следователь обязан возбудить уголовное дело или дать мотивированный отказ. Но гражданин этот – солдат, и чтобы сделать это заявление, он уходит из-под власти тех, на кого жалуется. И этот уход – тоже, согласно нашему Кодексу, уголовное преступление. То есть свидетель преступления или потерпевший оказывается подозреваемым. Следователь начинает разбираться с ним именно как с подозреваемым, а по его жалобе пишет: «Факты не подтвердились». О существовании Федерального закона «О государственной защите потерпевших, свидетелей и иных участников уголовного судопроизводства» в этой системе никто не вспоминает.

Можно ли представить себе систему, более благоприятную для сокрытия преступлений и поддержания коррупционной и криминальной атмосферы?