Я не знаю, как это будет у вас, мои российские друзья.

У нас это было странно.

Вечером, несмотря на мороз, у штаба кандидата собралась колонна молодежи. Шли – как на праздник. Знаете, есть такие гибкие светящиеся трубки, которые могут имитировать заячьи уши? Девушки были вот в таких ушках. И настроение было праздничное.

Митинг, разумеется, не был согласован. Поэтому когда колонна двинулась, дорогу ей преградила милиция. Пока – двое гаишников. В машине, как потом выяснилось, был и третий, в штатском, но на суде милиционеры дружно показали, что ни имени его, ни звания, ни даже лица вспомнить не могут.

Они потребовали предоставить для обыска машину, в которой была звукоусиливающая аппаратура. Кандидат в президенты Владимир Некляев отказался и вежливо попросил не создавать прецедента. И тогда с матом, выстрелами (холостыми) и угрозами неизвестные люди в черном уложили и самого кандидата, за которого еще голосовали по всей стране, и его сторонников лицом в мерзлые комья снега. Не разбирая пола и возраста. Потом, когда будет суд – и судить будут не тех, кто избивал возможного в тот момент народного избранника, а его самого и его штаб – гаишники скажут, что били колонну сотрудники неизвестного им милицейского подразделения.

И аппаратуру увезут.

А одна из девочек, уложенных неизвестными в черном лицом в снег, покажет сумочку, в которую попал выстрел холостым патроном. Сумочка оказалась пробитой насквозь и обгоревшей.

Потом, когда избитого кандидата в президенты увезут в больницу «скорой помощи» -- главврач которой распорядится позднее выдать шестидесятичетырехлетнего человека с диагностированным сотрясением мозга приехавшим за ним все тем же неизвестным в штатском, в связи с чем, вероятно, и удостоится скорого повышения по службе – так вот, потом колонна все-таки придет на площадь.

На площади будет играть музыка: впереди все-таки Рождество и Новый год. И дети, специально привезенные на площадь, будут кататься на коньках на специально залитом льду. Музыка будет играть громко, так что без звукоусиливающей аппаратуры просто ничего нельзя будет услышать – из того, что говорят собравшиеся политики.

Услышат только одно: идем к Дому Правительства на переговоры. И вдруг, точно по мановению волшебной палочки, милиция перестала преграждать путь. Остановился транспорт – что потом будет вменяться в вину как действия, повлекшие за собой грубое нарушение общественного порядка. И колонна двинется с одной площади на другую. В том же праздничном настроении: все-таки у демократии есть шанс победить!

А один из тех, кто стоит на тротуаре, а не на проезжей части, потом, на суде, выступая как свидетель, скажет: ощущение было такое, что – заманивали. Потому что хотели бы остановить – остановили бы, никто бы и не сопротивлялся…

Но – вероятно, не хотели.

И колонна дошла до Дома правительства.

Постояла. Митинг прошел. Звукоусиливающая аппаратура была слабой, поэтому расходиться стали, когда лидеры еще что-то говорили, взобравшись на трибуну возле памятника вождю мирового пролетариата и организатору единственной удавшейся революции снизу, прошедшей в России…

И когда стало видно, что народ расходится, неизвестные в черном начали громить стекла дверей, ведущих в холл Дома правительства.

Когда потом этим неизвестным достанется омоновской дубинкой, некоторые начнут кричать: не бейте нас, мы – свои!

Действительно. Можно ведь бить «чужих». Их и били. Девочек с заячьими ушками. Старика профессора. Бывшего кандидата в президенты и его жену. Кадры бесстрастно запечатлели и эту картину.

Потом, ночью, после того, как было арестовано около семисот человек, за теми, кто был в списке, но кого почему-либо не арестовали, приезжали «воронки». Нас брали дома, в точности по рецептам, описанным еще в сталинских учебниках для подготовки кадров НКВД. Причем сходство это улавливали и сами арестовывавшие: в камерах, где мне довелось сидеть, лежали книги Василия Гроссмана и Анатолия Рыбакова. Мол, вот, что с вами может быть.

Самое страшное было потом. И не с нами.

Оно было с нашими близкими.

Когда жены приходили в приемную следственного изолятора КГБ, чтобы передать лекарства или белье, а им говорили: такого арестанта у нас нет. Как – нет? Его же увезли ваши люди, из КГБ! Нет, у нас его нет.

Когда месяцами не доходили письма. Ни ее ко мне, ни мои к ней. Потом начали приходить. Но это было уже потом.

Когда адвокаты не могли поговорить с нами без следователя.

И прочая, и прочая, и прочая…

Но было и другое.

Был врач, который не пришел на площадь и не пустил дочь. Но утром они сели в машину, поехали в изолятор на улице Окрестина, куда свозят всех задержанных участников несанкционированных акций, и оставили передачи арестованным.

Была торговка на продовольственном рынке, которая, узнав, что передача пойдет «политическим», заменила лежалые апельсины свежими. Сама. Ее не просили.

Был бизнесмен, который приехал к матери одного из арестованных и грубо, как и положено, вероятно, по его понятиям, спросил: тетка, а тебе есть, на что жить? И, точно стесняясь, сунул в руки конверт с ее годовой пенсией, -- и ушел, так что она даже имя его спросить не успела.

Была удивительная солидарность людей, не знавших друг друга, голосовавших за разных кандидатов, придерживавшихся разных взглядов, но понявших главное: так жить нельзя!

Последнее – не цитата из человека, который считает себя интеллигентом, хотя давно уже превратился, говоря словами того самого вождя мирового пролетариата, в говно нации.

Это – та мысль, которая объединила нас, вне зависимости от противоречий.

Но Беларусь – страна маленькая. Пассионариев нет. И сегодня, спустя год с лишним, некоторым кажется: ведь ничего не изменилось, правда? Все стало еще мрачнее, еще страшнее, еще хуже?

Нет, изменилось.

Люди стали другими.

Они поняли: власть эта – не их власть. Сначала она отбирает свободу, потом отбирает будущее, а там уже доходит и до недвижимости. Именно так сегодня происходит в моей стране.

У вас – другая страна. Большая.

Когда я перелистываю в интернете письма за освобождение белорусских политзаключенных, под которыми стоят подписи российских гуманитариев, я вижу, как вас много. Потому что я понимаю: подпись поставил в лучшем случае каждый стотысячный из тех, кто знает – так жить нельзя!

Над ними смеялись белорусские правительственные газеты: мол, подписи ставят школьники и библиотекари!

Могу с гордостью добавить: их ставили не только школьники и библиотекари, инженеры и бизнесмены, студенты и журналисты, пенсионеры и академики, рабочие и писатели.

Вы были с нами тогда.

Мы с вами.

Мы понимаем: если Россия окончательно уподобится Беларуси, свобода уйдет надолго. Может быть, очень надолго.

Вы выходите сейчас на площадь не только за себя. За нашу и вашу свободу.

Мы с вами.

Не бойтесь.

Свободу можно ограничить. Но отнять ее навсегда нельзя.

Мы уже знаем: «воронок» -- не ладья Харона. Живы будем – встретимся.

Мы с вами.