Поэт и власть

Вошедший в шорт-лист «Большой книги» роман Евгения Чижова «Перевод с подстрочника» привлекает своей главной темой: поэзия и власть. Хотя слишком тесные связи поэтов с сильными мира сего, как известно, до добра не доводят, литераторы как бабочки на огонь слетаются к властной вертикали.

Из истории известно, что многие стихотворцы не только приближались к властям предержащим, но и оказывались на государственной службе, и служили неплохо. Посол России в Иране Грибоедов был совсем неплохим послом. Державин был вовсе неплохим губернатором. Клодель во Франции был очень неплохим министром. А если брать более близкие времена, то поэт Евгений Сабуров в 1994 году успешно руководил крымским правительством, мечтая превратить Крым в независимое государство. Впрочем, эта мечта имеет давнюю историю. У Максимилиана Волошина есть любопытная запись, сделанная в Коктебеле. Размышляя о будущем полуострова, он говорит, что видит Крым под протекторатом английской короны…

Однако такого рода слова — это хождение вокруг да около. Гораздо интереснее, когда метафора овеществляется. Поэзия обладает магической силой и может изменить реальность. О буквальном воздействии поэзии грезили поэты Серебряного века. Об этом мечтает и москвич Олег Печигин, герой романа Евгения Чижова. Именно пророческим звучанием, а не чем-то еще привлекли его стихи президента вымышленной страны с названием Коштырбастан Гулимова. И он, по приглашению своего бывшего студенческого товарища, а ныне заметной фигуры при правительстве Коштырбыстана, отправляется в Среднюю Азию, чтобы перевести на русский стихи главы государства.

На первый взгляд совершенно неоправданная поездка, ведь стихи можно переводить и дома, лежа на диване. Но Печигину важно вжиться в среднеазиатские пространства, почувствовать дух новой страны, оказаться в образе вождя-пророка. Это лауреату премии «Поэт» Евгению Рейну ехать никуда не надо было. Он просто предложил Туркменбаши перевести его поэмы на русский, а друзьям объяснил это свое желание необходимостью заработать на хлеб с маслом. Герой Чижова — романтик. И он поступает не так, как реальный раскрученный автор. Отправляется за тридевять земель, не очень задумываясь о том, что, узнав жизнь Коштырбастана изнутри, вернуться не сможет. Его просто-напросто не отпустят, это очевидно.

Итак, сюжет ясен: поэт-самоубийца. Качество стихов Гулимова, если иметь в виду историю Евгения Рейна, тоже более-менее понятно. Так стоит ли читать?

Стоит — ради самого чтения.

Автор погружает нас в атмосферу Востока, в сказку из «Тысячи и одной ночи». Тяжелые виноградные лозы, персики, освежающие воды искусственного водохранилища, легкость, с какой он оказался звездой телеэкрана, знакомства со знаменитостями создают трехмерную картину, в которой не последнюю роль играет гладко выбритый лобок любовницы Зары.

Эта заведомо вторичная речь повествования говорит о новых реалиях на языке восточной мудрости, всегда имеет в виду какие-то образы прошлого — далекого и не очень.

Даже когда Чижов обращается к жестокой, страшной реальности Коштырбастана, рассказывает о гражданской войне, о сожженных и утопленных людях, нас не пронизывает ужас. Это все та же вторичная речь, позволяющая увидеть происходящее на дистанции. Она не царапает своей первозданностью, не мучает своими экзистенциальными поворотами и тревожным ожиданием развязки. Она просто дает возможность радоваться движению художественной ткани, смаковать одну сцену за другой. Эта та вторичность, которая не пугает, а обозначает особенность времени. Это не стилизация, но и не модерн в чистом виде. Просто аккуратная, завораживающая своей простотой речь.

Книга Чижова написана сплошным текстом, без деления на мелкие главки. Но она сделана так, что в любой момент от нее можно оторваться и в любой момент вернуться, как к недоеденному мороженому.

И все-таки, при кажущейся легкости, она держит вас. И все время напоминает о той реальности, которая, как бы ни была вторична в словесном рисунке, жестка и холодна.

Гулимов, вопреки ожиданию, пишет неплохие стихи. Их пульс чувствуется даже в подстрочнике: «Я разверну из твоих лопаток сложенные в них крылья./ Извлеку из твоих ног весенний танец джейрана./ Я открою в тебе ястреба, ирбиса и злую гюрзу,/ чей сладкий яд проник мне в самое сердце». Потом оказывается, что автор вовсе не Гулимов, а один опустившийся поэт. Из одного образа возникает другой. А Печигин додумывает третий, четвертый.

Да и сам он плавает в размытой реальности. Видит себя студентом. Видит пучки неиспользованных возможностей. Проигрывает новые варианты жизни — брак с Зарой: семья, дети, поэт на государственной службе…

Ну а потом, неудачное слово, нелепые жесты. И развязка: «За спиной раздался гром слившихся в один выстрелов, и в быстро гаснущей памяти в последний раз вспыхнул ослепительный апрельский день с летящими во все стороны осколками битого стекла, вонзающимися в спину, в шею, в затылок».

Современная поэзия ищет прямое действие. Этим, например, занимаются Вадим Месяц, Олег Асиновский и Андрей Тавров. Но это действо сегодня происходит на фоне вторичной речи. Знаменитая акция Натальи Горбаневской «За нашу и вашу свободу» сегодня стала более театральной, хотя и не утратила от этого своей силы. Вторичная речь стала и актом, и языком описания взаимоотношений поэта и власти.

Евгений Чижов предложил свой вариант повествования о магической силе искусства. И получилось интересно. Нельзя сказать, что «блестяще и скандально», но «тепло».

Ходят слухи, что тройка финалистов «Большой книги» уже предопределена: Прилепин, Алексеевич, Сорокин. Если дело обстоит именно так, то об этом приходится немного пожалеть, потому что Евгений Чижов вполне мог бы оказаться в числе призеров.