Вехи покаяния
Помпезный парад 9 мая оставил недоумение у людей из самых разных слоев населения, разных возрастов, по-разному далеких от прессы и от политики. Почему, спрашивают по всей стране они друг друга, почему такие деньги затрачены на такой парад, когда многие оставшиеся в живых ветераны прозябают в нищете, в плохих жилищных условиях? И почему власть себе позволяет такую расточительность именно в тот момент, когда смертность населения резко возросла, проведенная «реформа» здравоохранения оставила без врачебной помощи огромный пласт населения, «реформа» образования ударила по образованию с убийственной силой, а уровень жизни резко упал?
Недоумение идет по стране волной, а протестов нет. Люди парализованы чувством бессилия, неверием в возможность что-либо изменить. Под это молчаливое недоумение, не умеющее о себе заявить, идет нарастающим гулом самоуверенное бряцание оружием, возвращаются атрибуты агрессивной советской пропаганды, перекроенные на новый лад.
«Мы стоим за дело мира, мы готовимся к войне», — подшучивал над этой пропагандой Александр Галич.
Сегодня они даже за дело мира не стоят, мир для них даже на словах уже — не ценность.
День окончания страшнейшей из войн — праздник мира, радости и любви – в очередной раз сделали днем войны, днем помпезной демонстрации смертоносной техники.
Между тем этот день должен быть днем единения народов, днем осознания правды о войне, ее запредельного ужаса и бесчеловечности, днем утверждения ценности мира, миротворчества и сострадания. И бряцать в этот день оружием — просто смертный грех перед лицом истории.
Столь же бессердечно считаться, какой народ больше сделал для победы, а какой меньше. Каждая семья, потерявшая родного на войне, пережила вселенское горе, и объяснять 70 лет спустя, что чей-то подвиг менее велик и чья-то заслуга ничто перед заслугой соседа — значит глумиться над памятью павших. Какой народ больше горя хлебнул, история знает. А вот делать горе и боль своих предков поводом для самовосхваления себя сегодняшнего — это, на мой взгляд, в какой-то степени мародерство.
Не литавров и труб, а вдумчивой памяти достойно пережитое горе. И для чутких людей день окончания той горчайшей из войн — это день тишины, день зажженной свечи и молитвы.
Какое отношение проход военной техники по улицам Москвы имеет к памяти о мальчиках, которые ушли в свои 18-19 лет на фронт и не вернулись? А сколько из них, из этих сотен тысяч и миллионов не вернувшихся с войны, погибло по вине бездарного командования, плохого военного оснащения, наплевательского отношения начальства к жизни простого солдата! А сколько погибло (и как не помнить об этом?) от пуль заградотрядов, сколько было расстреляно без суда и следствия показательно перед строем за какой-нибудь пустяк, а то и вовсе без вины. И скольким суждено было хлебнуть сначала нацистского плена, а потом ГУЛАГа…
Осознание масштабов беды стольких народов, затронутых той войной, достойно содрогания и слез, а не запуска смертоносной авиации в небо.
А ведь вот о чем-то можно было бы задуматься в память о войне. Предположим, некий крестьянин Франц или некий ремесленник Ганс жили свой частной и незаметной жизнью вне какой-либо политики и пропаганды. Но пришел час, их призвали на фронт умереть за фюрера — и никто ведь желания их не спросил, просто был приказ, и ведь убили бы за отказ его исполнять. И вот они погибли, проклятые как ненавистные захватчики. А их овдовевшие семьи стали несколько лет спустя жертвами «освободителей» в Восточной Пруссии. Можно ли говорить о вине жертв? И какой мерой можно измерить вину народа, который распропагандирован, обманут, одурачен? Ведь не он придумал это зло и эту ложь, ведь это его обманули.
Действительно, с юридической точки зрения ответственность несет не народ, а горстка тех, кто отдает преступные приказы, затевает авантюрные войны, отравляет убийственной пропагандой население. И нельзя ни корить, ни карать конкретного человека за то, в чем реально он не виновен. Но есть другая ответственность, куда более высокая — ответственность нравственная, гражданская. Это чувство не навязать извне. Это чувство пробуждается изнутри как высокое проявление человеческого в человеке. И именно это чувство может дать начало исцелению и стране, и народу.
Конечно, и в побежденной Германии были люди, говорившие: а я, мол, что, я не знал, да и что я мог сделать… Но тех, кто проявил чувство стыда и покаяния, оказалось достаточно — и именно они возродили Германию, именно благодаря им Германия сегодня — это мирная и процветающая страна, где люди улыбаются друг другу, где нет нищеты и есть сострадание к слабому. Глава такого государства не будет заниматься национальным самооправданием, но скажет мужественно и благородно: да, мы в ответе за наше прошлое.
Сколько же нам нужно еще пережить, чтобы проявилось и у нас чувство вины за пакт Молотова-Риббентропа? За постыдную бомбежку Финляндии в тот момент, когда там уже началось наступление Гитлера. За блокадный Ленинград, вину перед жителями которого мы несем наравне с нацистами. За все депортированные во время войны народы, когда десятки тысяч людей гибли в пути, а затем от голода в местах высылки. За расстрелянных заградотрядами. За загубленных СМЕРШем. И — ответное чувство покаяния перед народом Германии за все преступления против мирного населения Восточной Пруссии, которые учинил наш воин-освободитель...
Но нам до такого высокого осмысления пока далеко. У нас в День победы показывают по центральному телевидению позорный фильм о захвате Крыма. «Сегодня Крым, а завтра — Рим» — висит в качестве «поздравления» провокационный плакат в Калуге. Интересно, сколько бы провисел плакат такого формата с надписью «Свободу политзаключенным!»…
Церковь называет гордыню одним из самых тяжких и опасных грехов. Мне грустно, что её официальные представители молчат сегодня об этом.
Фотография ТАСС
