Конец года, все подводят итоги. Уже прошли годичные епархиальные собрания духовенства в Москве, в Смоленске. Православные за рубежом тоже пытаются осмыслить свои успехи и неудачи.

Осенью этого года состоялся первый официальный визит главы Русской православной церкви во Францию. Начался он с посещения Страсбурга, где Алексий II призвал членов Парламентской ассамблеи Совета Европы больше внимания уделять вопросам нравственности, моральным принципам. Еще патриарх отслужил молебен в главном католическом храме Парижа соборе Парижской Богоматери и встретился с президентом Франции Никола Саркози. Визит завершился панихидой по русским эмигрантам ХХ века на русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа. Многие потомки русских эмигрантов впервые видели главу Русской церкви. Однако во Франции довольна крепка православная традиция, институционально оформившаяся в начале ХХ века, с первой волной эмиграции из России.

Довоенной епархии, возглавлявшейся митрополитом Евлогием (Георгиевским), ныне наследует Архиепископия православных русских церквей в Западной Европе (Константинопольский патриархат), которая объединяет более 70 приходов в разных странах: половина из них — во Франции, есть приходы в Бельгии, Голландии, Дании, Норвегии, Швеции, Германии, Италии и Испании, а после присоединения к Константинопольскому патриархату епископа Василия (Осборна) с паствой еще и в Великобритании. Недавно в Москве побывал секретарь Совета Архиепископии, профессор Сорбонны и Высшей школы экономики Михаил Соллогуб, который рассказал «Ежедневному журналу» о том, как живут православные во Франции.

ЕЖ: Поскольку все советские годы вера была под запретом и очень мало осталось семей, где бы вера передавалась из поколения в поколение, жизнь сегодняшнего верующего человека в России во многом остается странной: православные часто предпочитают держаться вместе, своим кругом, а если общаются со сторонними людьми, то тему своего православия даже не затрагивают. А как во Франции, где, думаю, православные составляют явное меньшинство, есть ли ощущение некоторой замкнутости православной жизни или это совершенно органичное состояние?

М. С.: Это сложный вопрос. Потому что православные во Франции составляют не то что абсолютное меньшинство, это даже больше, чем абсолютное меньшинство, назовем это микроменьшинством. Нас очень мало, кто-то говорит, что 200 тысяч, но, на самом деле, трудно сказать, ведь никто не считал. И это не только русские, но и греки, сербы, арабы, румыны… Для некоторых здесь во Франции православие есть атрибут их национальной идентичности: я русский, я серб… Это есть. Но есть и люди, которые осознали свою веру как что-то, что меняет жизнь, меняет отношение ко всему. Тут очень по-разному происходит, я не могу обобщать. Для тех, кто осознал, что такое быть христианином, в том числе православным христианином, это не может остаться только лишь своим «узким» делом, даже если круг православных людей достаточно малочислен.

— То есть вы обсуждаете с неправославными проблемы своей веры, приходской жизни?

— Конечно, обсуждаем те вопросы, которые могут волновать всех христиан, людей вообще. Но в истории православия во Франции много таких вещей, которые уже сложно понять нам самим, кроме того, нам немножко стыдно за все те раздоры и трудности, которые у нас сейчас возникают, в частности все эти бесконечные "юрисдикционные" споры, поэтому не то что мы стараемся их скрывать, но и не слишком афишируем. А что касается личной, семейной жизни, то в нашем окружении среди французов все знают, что мы православные.

— А французы в принципе замечают православие как явление?

— Французы-христиане, да, конечно, замечают. Вообще за последние 30 лет произошел огромный прогресс в признании православия как одной из составляющих частей христианского присутствия и свидетельства во Франции. Хотя нас абсолютное меньшинство, нас считают обязательными участниками любой межхристианской организации или начинания. Я, например, принимаю участие в движении, которое называется «Христиане за отмену пыток» (АСАТ), недавно отмечали 30 лет его существования, и там в обязательном порядке есть вице-председатель католик, вице-председатель протестант и вице-председатель православный, хотя в этой организации нас ничтожно мало — из 10 тысяч членов православных, может быть, несколько сотен. Так что теперь православие действительно признано — с распространением иконы, духовно-литургического пения, богословской мысли: русские мыслители и богословы первых поколений, такие, как о. Сергий Булгаков, о. Георгий Флоровский, о. Николай Афанасьев, и более молодые — Владимир Лосский, о. Александр Шмеман, о. Иоанн Мейендорф, или французы, пришедшие к православию как Оливье Клеман, — их труды широко издаются на французском языке.

— Ощущается ли разница между людьми, которые идут к вам, в Архиепископию русских приходов, в Московский патриархат или к зарубежникам? Можно ли как-то выделить тип людей, которые чаще присоединяются к той или иной церкви?

— С одной стороны, есть семейная традиция. Если ты родился в Архиепископии, то и остаешься там. Надо сказать, что во Франции подавляющее большинство православных христиан русского происхождения принадлежит к Архиепископии. У Русской православной церкви буквально несколько приходов, зарубежников тоже очень и очень мало. Для Франции это явление третьестепенное. Что касается инославных и неверующих, которые приходят к православию, то для них сила притяжения Архиепископии тоже гораздо больше, просто потому, что нас значительно больше. Кроме того, Архиепископию знают из-за её продолжительной деятельности и активности, знают, например, что в течение нескольких десятков лет на Сергиевском подворье ежегодно организуются литургические недели. Знают её богословов — Павла Евдокимова, Оливье Клемана или отца Бориса Бобринского. У Архиепископии налажены связи с местными христианскими Церквами и т.д.

Чтобы найти приход Московской патриархии, скажем, в Париже, нужно долго искать — их всего три. А наших больше десяти, есть собор, известный Свято-Сергиевский институт со своим подворьем. Поэтому если ты француз, то ты начинаешь с этого, тебе просто не придет в голову идти куда-то еще. Но между нашими храмами и храмами РПЦ нет особой разницы. Единственное, что для новоприехавших храм — это часто часть родины, Отечества, которое они по той или иной причине потеряли, так что для них поход в храм в какой-то степени возвращение домой, такие люди выбирают Русскую православную церковь, но обобщать тут тоже не следует.

Что касается зарубежников, то к ним идут люди, характеризующиеся тягой к традиционализму. Ведь Зарубежная церковь очень долго считала, что настоящая православная церковь именно она. Они эту свою чистоту очень блюли, отрезавшись постепенно от всех других православных. Это, конечно, привлекает особый тип людей, но опять-таки их единицы. И вообще надо понимать, что приток в православие — не массовое явление во Франции.

— Известно, что еще до предложения патриарха Алексия II в 2003 году создать в Европе поместную православную церковь, во Франции было свое движение за поместную церковь, вы не могли бы рассказать о нем?

— Да, конечно, я в этом движении участвую уже 40 лет. Тяготение к поместной церкви стало ощущаться во Франции, начиная с 50-60-х годов. Это было движение к установлению единой объединенной православной церкви. Не только русской, но такой, куда вошли бы и сербы, и румыны, и греки, и, естественно, коренные французы. Идея в том, чтобы на территории Франции, где есть собственная местная церковь — католическая, — мы, оказавшиеся здесь по самым разным причинам, попытались создать правильную организацию нашей церкви, чтобы был первый епископ, чтобы было все по канонам. Это необходимо для того, чтобы свидетельствовать о том, что православие едино, необходимо для рационального решения каких-то организационных вопросов: например, зачем открывать в одном городе три православных прихода? Не лучше ли открыть один и чередовать там службы на разных языках?

Святейший патриарх предлагает несколько другое: он обращается со своим призывом только к русским, к трем ветвям русского православия, предлагая создать в Западной Европе Митрополичий округ, куда вошли бы общины русского происхождения. В РПЦ считают, что каждая из имеющихся здесь православных церквей должна быть связана со своей матерью-церковью — это видно из всех последних выступлений. Поскольку Западная Европа — территория римского епископа, значит, те православные, которые там находятся, должны быть связаны со своими национальными церквами. Так же и здесь в России: раз Россия — территория Русской православной церкви, значит, все католики здесь — иностранцы. Вот почему с таким облегчением было воспринято назначение на московскую епископскую кафедру итальянца.

— Можно ли сказать, что в связи с предложением патриарха процесс движения к поместной православной церкви в Европе несколько затормозился?

— Нет, наоборот. Во Франции с 1967 года по 1997-й существовал так называемый Межъепископский православный комитет. В 1997 году, следуя указаниям межправославного совещания в Шамбези, которые, кстати, от имени Московской патриархии подписал сам митрополит Кирилл Смоленский, он превратился в Ассамблею православных епископов во Франции. Это ассамблея, которая собирает епископов всех юрисдикций: и московской, и константинопольской, и нашeй, и сербской, и прочих — в общем, епископов всех канонических православных церквей во Франции. Это и есть зачаток местного синода, который рано или поздно должен возникнуть, чтобы координировать усилия будущей поместной церкви. Мы активно работаем. Так что тут два подхода: есть идея РПЦ, и есть местное движение.

— Как во Франции относятся к активизации в последнее время отношений Русской православной церкви с католиками?

— С одной стороны, все то, что сближает христианские церкви, хорошо. Лучше сотрудничество, чем распри. Но когда под активизацией подразумевается деление сфер влияния… Ведь некоторые католики считают, что во Франции, например, нет места для единой православной церкви, они говорят: здесь наша территория, и с опаской смотрят на то, как развивается православие. Поэтому если сближение РПЦ с католиками происходит в ущерб нашим действиям, нашим усилиям по созиданию единой церкви, то, конечно, мы смотрим на него уже другими глазами.

Что меня лично еще волнует, так это риторика последнего времени — и здесь некоторые католики опять же находят общий язык с РПЦ, в частности с митрополитом Кириллом, — на тему защиты христианских ценностей. Такое воинствующее христианство, которое ставит своей задачей защиту каких-то ценностей. Про Христа, про Евангелие забывают и уходят в какое-то морализаторство. Как будто христианство — это защита ценностей. Из того, что я следую Христу и у меня появляются определенные представления о том, что хорошо и что плохо, вовсе не следует, что я защищаю ценности, я просто живу иной жизнью, об этом хорошо в свое время говорил отец Александр Шмеман. Сводить христианство к защите ценностей нельзя.

— Как вам видятся перспективы поместного православия в Европе? Есть ли у вас какие-то близлежащие цели, конечные цели?

— Близлежащие цели достаточно простые: надо стараться и дальше оживлять приходскую жизнь в нашей Архиепископии, воспитывать новых священников — для жизни наших приходов это очень важное дело, потому что положение в наших приходах очень сильно отличается от того, что есть в России. Как правило, за редким исключением, у всех наших священников есть светская работа, у нас нет профессиональных священников. Люди часто приходят в священство уже в зрелом возрасте, когда у них есть другая специальность, есть семья, которую надо кормить. И они берут на себя служение в своей общине, за которое им никто не платит. Если священник едет в далекий приход, чтобы совершить какие-то таинства, он иногда получает вознаграждение, но постоянного дохода в храме у него нет. В 20-30-х годах еще можно было жить доходами с прихода. Я хорошо знал отца Александра Ребиндера, он закончил богословский институт в начале 30-х, женился, и его послали служить в Биарриц, где он прожил чуть ли не 30 лет, занимаясь только церковью.

— В тот самый храм, из-за которого несколько лет назад разгорелся скандал, когда часть прихода высказалась за переход из Константинопольского в Московский патриархат, с церковным зданием, естественно, а потом суд отменил решение общины, поскольку оно принималось с процедурными нарушениями?

— Да, в тот самый, а с переходом была очень некрасивая и печальная история. Дело доходило до того, что людям платили, чтобы они приехали на общее собрание, где принималось решение за смену юрисдикции и присоединение к Московскому патриархату. Тяжба до сих пор продолжается, поскольку сторонники РПЦ подали на апелляцию. Последний суд был 20 ноября, но окончательное решение еще не вынесено, оно будет оглашено 15 января. На этом, надеюсь, дело закончится.

— А как обстоят дела с собором в Ницце, где тоже уже несколько лет длится тяжба между местным приходом и Российской Федерацией из-за участка земли и расположенного на нем православного храма? Кажется, официальная версия российской стороны такова: участок и построенный на нем храм были собственностью императора Николая II, император сдал его в долгосрочную аренду, которая заканчивается в конце 2007 года, и, поскольку вся царская собственность была национализирована, после окончания аренды участок и располагающийся на нем храм тоже должны отойти Российской Федерации.

— Да это аргументация Российской Федерации. В 2006 г. в храме по предписанию председателя суда, к которому обратился российский консул, собирались описывать имущество. Но мы этого делать не позволили и предписание оспорили. В апреле 2006 года было решение суда первой инстанции, которое подтвердило права на храм Религиозной православной ассоциации Ниццы — в кадастре недвижимости города собственником оспариваемой территории значится именно она. Нужно помнить, что в этом случае в отличие от Биаррица тяжба идет не между церковными структурами, а между приходом Ниццы и российским государством, которое пока не смогло доказать, что оно является владельцем участка земли и собора. Через несколько месяцев после первого судебного решения российское посольство в очередной раз подало в суд, пытаясь все-таки доказать свое право на землю. Суд так до сих пор и не состоялся, были только какие-то процессуальные действия, когда требовалось подтвердить то одно, то другое, в ноябре были очередные слушания, которые ничем не закончились, и теперь их продолжение намечено на весну 2008 года, когда, очевидно, и будет вынесено окончательное решение. Мы стоим на такой позиции: вы говорите, что вы владельцы — покажите, что вы владельцы. Вы говорите, что аренда кончается — покажите, что мы арендаторы. Пусть адвокаты Российской Федерации покажут документы, подтверждающие все эти моменты.

— Вернемся, однако, к отцу Александру Ребиндеру, который еще мог жить с прихода.

— Да, у него родилось 12 детей, его матушке приходилось давать уроки математики, он сам тоже преподавал, и от государства они получали дотации на детей, но в большой степени семья жила с прихода. Сейчас это невозможно. С одной стороны, меньше стали общины, с другой — очень сильно выросли все выплаты — налоги, социальные сборы. При этом вся приходская жизнь устраивается исключительно на деньги мирян, никакой другой помощи наши приходы не получают — все построено на добровольной работе и общественных началах. И это уже длится 80 лет — все держится на доброй воле и вере, это всегда меня поражает. И то, что есть молодое поколение, которое тоже идет этим путем, — это удивительно. Поэтому краткосрочные наши планы — заниматься подготовкой священников, привлекать новых людей, устраивать конференции, богословские семинары, думать о том, как преобразовать Свято-Сергиевский богословский институт в Париже. У него славное имя, но он был построен в 1925 году, с тех пор прошло больше 80 лет, надо приспоcобствоваться к современным академическим требованиям — два года назад весь академический курс перешел на общеевропейскую систему учебы, и бытовым — предстоит большой ремонт зданий… Всем этим нам нужно заниматься. А целонаправление одно и то же — продолжать собирать православных и служить их духовным нуждам, свидетельствовать о Благой евангельской вести Воскресения Христова. В этом так нуждается наш мир и в России, и во Франции!

Беседовала Светлана Солодовник