25 февраля 1730 года императрица Анна Иоанновна «всемилостивейше изволила изодрать» подписанные 25 января «Кондиции». Первая российская конституция прожила ровно месяц. Обычно этот эпизод трактуют в том смысле, что родовитые «олигархи» затеяли ограничить власть государыни исключительно в свою пользу и были остановлены единодушным порывом служилого дворянства, потребовавшего восстановления самодержавия из опасения иметь «вместо одного десять государей самодержавных». Эта версия событий, укреплявшая представление о естественной для России самодержавной «колее», прочно утвердилась в исторической литературе, главным образом благодаря августейшим руководящим указаниям. Екатерина Великая, например, позаботилась в своих исторических заметках подчеркнуть, что «безрассудное намерение Долгоруких при восшествии на престол императрицы Анны неминуемо повлекло бы за собой ослабление и — следственно, и распад государства; но к счастью намерение это было разрушено здравым смыслом большинства».

Дело обстояло, однако, совсем не так, как изображается доселе в нашей популярной литературе.

Начать с того, что «олигархи» — то есть члены Верховного тайного совета, затеявшие истребовать у новоприглашенной на престол Анны ограничительные условия, действовали не из одной личной корысти. Двигали ими и вполне почтенные государственные соображения.

Устроенная Петром Великим небывалая до того в России властная вертикаль действовала не слишком эффективно и при жизни энергичного учредителя, вынужденного постоянно пускать в ход «ручное управление» в виде знаменитой дубинки. А после его кончины вертикаль и вовсе пришла в недееспособное состояние. Немудрено, что «верховники» — реальные правители государства решили «себе полегчить» и освободить страну от разрушительного вмешательства временщиков и фаворитов в дела правления. А главное от императорского произвола. Европейские образцы были тогдашним российским администраторам хорошо известны. Вернувшийся из Франции дипломат Андрей Матвеев оставил в своих записках характерную запись: «хотя то королевство деспотическое или самовладечествующее, однако самовластием произвольным николи же что делается, разве по содержанию законов и права, которыя сам король, и его совет, и парламент нерушимо к свободе содержит всего народу».

Первая попытка такого рода была предпринята уже в 1725 году. Во время предсмертной болезни Петра Великого Д. М. Голицын, В. Л. Долгоруков, Г. И. Головкин и еще несколько влиятельных государственных мужей выступили против передачи трона Екатерине I. Это не было выступлением аристократов против бывшей мужички неведомого происхождения, не было и мятежом сторонников «старины», желающих отменить петровские реформы, как это до сих пор изображается во многих учебниках. Сенаторы и президенты коллегий хотели авторитетом Сената ограничить власть регентши Екатерины при маленьком императоре Петре II. Произвол абсолютной власти вводился бы в некоторые формальные рамки. Тогда это не удалось. Теперь же обстоятельства складывались более удачно. Прозябавшая в бедности вдовая курляндская герцогиня ради возможности стать во главе роскошного петербургского двора готова была на что угодно.

Вечером 25 января 1730 г. Анна подписала сочиненные «верховниками» «Кондиции»: «Тако по сему обещаю без всякого изъятия содержать». 2 февраля документ, о котором уже ходили по Москве противоречивые толки, был оглашен в собрании «сената и генералитета». Оставалось выработать под новые полномочия монарха согласованную форму правления. В этом немедленно приняли самое живое участие множество дворян, съехавшихся в первопрестольную столицу на свадьбу и угодившие на похороны неожиданно скончавшегося от оспы Петра II.

Споры о будущей «форме правления» поднялись весьма горячие. По свидетельству иностранного дипломата: «Одни хотят ограничить права престола властью парламента, как в Англии; другие — как в Швеции; иные думают сделать престол избирательным, по примеру Польши; иные же, наконец, высказывают мнение, что нужно разделить всю власть между вельможами, находящимися в государстве, и образовать аристократическую республику…»

Собственного детального плана «верховники» к тому времени не выработали, и лидер Верховного тайного совета князь Дмитрий Михайлович Голицын предложил «шляхетству» самому разработать и подать в Совет проекты нового государственного устройства.

Характерно, что ни один из семи поданных проектов не требовал восстановления единовластия. Различия же касались технических деталей устройства новых властных институтов и выборной системы. Проект большинства, именуемый в литературе по числу подписавших «Проектом 364-х», предусматривал создание «Вышнего правительства» из 21 «персоны». Это правительство, а также Сенат, губернаторов и президентов коллегий предстояло «выбирать и балатировать генералитету и шляхетству... а при балатировании быть не меньше ста персон».

Принять такое устройство «верховники» не могли», поскольку им упразднялся Верховный тайный совет в его прежнем качестве и составе. Впредь при выдвижении кандидатов надлежало «более одной персоны из одной фамилии не выбирать». Кроме того, предлагалось создать еще одно «собрание», которое бы назначало на ключевые должности в системе управления и устраняло от этого «Вышнее правительство».

Особо следует подчеркнуть, что эту оппозицию, которая шла далее и последовательнее Верховного совета в утверждении конституционного порядка, составляли не зеленые увлекающиеся юнцы, но опытные офицеры и чиновники, занимавшие средние командные должности в армии и государственном аппарате — «становой хребет» российской государственности, включая весь наличный «русский» состав высшего армейского командования: три генерал-лейтенанта и шесть генерал-майоров.

Верховники принялись тянуть время и вырабатывать пригодный для себя проект, ни один из вариантов которого, однако, не устраивал конституционную оппозицию. В этих обстоятельствах развили бурную активность ретрограды, не желавшие никаких перемен. Во главе интриги стал опытный петровский пиарщик архиепископ Феофан Прокопович. Агитация была рассчитана на самые разные уровни восприятия. Для слушателей попроще выпячивалось «лакомство и властолюбие» «верховников», для более искушенных Феофан прибрал исторические аргументы. Ссылаясь на эпоху раздробленности, он пугал, что утверждение у власти нескольких знатных родов грозит распадом империи! «И Россия возымет скаредное оное лице, каковое имела прежде, когда на многия княжения расторгнена, бедствовала».

Аргументы, впрочем, возымели действие только на гвардейскую молодежь, которая и стала двигателем переворота, произведенного 25 февраля. В тот день во дворец явилась депутация дворян во главе с вождями «конституционной оппозиции» генералами Г. П. Чернышевым, Г. Д. Юсуповым, А. М. Черкасским. Императрице вручили челобитную, но отнюдь не о восстановлении «самодержавства», на что рассчитывала государыня, подготовленная Феофаном. Авторы этой загадочной «первой челобитной» (подлинник ее утрачен, неведомо даже кем он был составлен; большинство исследователей считает его делом рук В. Н. Татищева) просили государыню «соизволить собраться всему генералитету, офицерам и шляхетству по одному или по два от фамилий, рассмотреть и все обстоятельства исследовать, согласно мнениям по большим голосам форму правления государственного сочинить». По существу это было требование созыва учредительного собрания.

Анна подписала поданную ей бумагу — вопреки позднейшему официозному мифу, согласно которому подданные единодушно желали самодержавия. Но оказавшиеся во дворце распропагандированные Феофаном гвардейцы потребовали возвращения власти императрице: «Государыня, мы верные рабы вашего величества, верно служили вашим предшественникам и готовы пожертвовать жизнью на службе вашему величеству, но мы не потерпим ваших злодеев! Повелите, и мы сложим к вашим ногам их головы!» Под давлением гвардейских крикунов, угрожавших супостатам кулачной расправой, шляхетство быстро сочинило вторую челобитную, прося императрицу «всемилостивейше принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели».

Вслед за тем Анна потребовала подать «кондиции», которые и «изволила изодрать»… На последнем заседании Верховного тайного совета 28 февраля правители сами составили манифест о «принятии самодержавства».

«Конституционной оппозиции» не хватило духу, ибо недоставало чувства солидарности на новых основаниях. Слишком многое разъединяло ее членов в старой системе координат, строившейся на основе «фамильных», корпоративных и карьерных интересов. Вельможам, недовольным фаворитами «благодетельницы»; «прожектерам» — полковникам и капитанам, сравнивавшим достоинства шведских и французских порядков и провинциальным служивым, случайно замешавшимся в московскую политику в поисках сильного «милостивца», и правда трудно было найти общий язык, чтобы совместно выработать новое государственное устройство.

«Восстановители» самодержавия — молодые преображенцы и кавалергарды — получили в награду круглым счетом по 30 душ крепостных на брата. Остальным досталась Тайная канцелярия. В то время это была скромная контора, где служили полтора десятка чиновников и один «заплечный мастер». Однако репрессии ее запомнились надолго, ибо обрушились преимущественно на представителей господствующего сословия. Почти треть осужденных Тайной канцелярией принадлежала к «шляхетству» — Анна хорошо запомнила, кто подписывал проекты в 1730 году. Цель репрессий была отучить дворянство думать о политике, и цель эта была, по видимости, достигнута. Достигнута тем более успешно, что в ход был пущен и пряник — дворянство начали наделять сословными привилегиями, и в тридцать с небольшим лет служилое сословие «государевых холопов» превратилось в «благородное российское дворянство». Да только привилегия — не право. Ни собственность, ни достоинство дворянина, так никогда и не были надежно защищены от самодержавного произвола.

Соответственно и память о «затейке верховников» не изгладилась. Князь М. М. Щербатов, горюя через тридцать лет «о повреждении нравов в России», искренне сожалел о неудаче «великого намерения» 1730 года, «ежели бы самолюбие и честолюбие оное не помрачило, то есть, учинить основательные законы государству, и власть государеву Сенатом или парламентом ограничить». А программный статут первой декабристской организации «Ордена русских рыцарей» в 1814-м буквально повторял пункты «Кондиций».