Фёдор Лукьянов, журналист, политолог:

Что касается вступления в силу договорённости между Ираном и «шестёркой», то это только реализация того, что уже было согласовано в конце прошлого года в Женеве. Это пока не окончательный результат, а начало промежуточного полугодового переходного периода, когда стороны, в первую очередь Иран, должны продемонстрировать свои намерения. И потом, уже на основе результатов этого полугодичного периода, будет понятно, есть ли перспективы у дальнейшего размораживания или нет.

Я не вполне понимаю, почему разговоры про гипотетическое соглашение России с Ираном вызвали такую реакцию. В Америке сразу начали говорить, что это подкоп под мирный процесс, а почему — совершенно непонятно. Россия и Иран имеют весьма разветвлённые коммерческие отношения, и Россия в принципе, несмотря на весьма негативное отношение к санкциям как к инструменту, те санкции, которые поддерживала в Совете безопасности ООН, всегда выполняла, в том числе и в отношении Ирана. А вот эти гипотетические договорённости в любом случае не касались бы международно признанных санкций. Есть другие санкции, принятые в одностороннем порядке США и Евросоюзом, но они не носят международного характера и, строго говоря, никто, кроме самих этих стран, их выполнять не обязан. Мне кажется, что вообще вся эта шумиха вокруг якобы хитрых сделок России и Ирана связана с внутренней борьбой в Соединённых Штатах. Администрация Обамы нацелена на урегулирование отношений с Ираном, а в Конгрессе очень многие, если не большинство, республиканцы уж точно, считают, что это всё обман со стороны Ирана, на который нельзя идти. И в то время, когда администрация договаривается о смягчении и отмене санкций, конгрессмены намереваются ввести новые. Соответственно вот эти разговоры о том, что Россия собирается страшным образом нажиться на урегулировании отношений с Ираном, отчасти могут быть связаны, как мне кажется, с желанием создать информационный фон, который будет крайне неблагоприятен для иранского направления политики Обамы.

В случае с этой предполагаемой сделкой дело, как мне кажется, не в объёме товаров, а в том, что это была бы гораздо более тесная кооперация на нефтяном рынке, чем сейчас. России, как известно, нефть не нужна, хватает своей, но речь шла о том, чтобы провести совместную линию и создать механизм тесной координации в энергетической отрасли. А страны Запада, и Европа, и США, рассчитывают на то, что в случае если урегулирование ситуации с Ираном будет достигнуто, он мог бы стать новым фактором на энергетическом рынке, который, среди прочего, мог бы снизить роль России и на нефтяном рынке, и, кстати, что немаловажно, на газовом. Потому что идея того, что Иран в случае выхода из изоляции мог бы стать крупным поставщиком газа на европейский рынок, где Россия традиционно старается сохранить лидирующие позиции, обсуждается давно, с 90-х годов. Пока из этого ничего не получилось, но в принципе нынешняя попытка политического урегулирования, пожалуй, самая серьёзная. Поэтому заявка на то, что Россия и Иран будут теснее, чем когда-либо, координировать свои энергетические политики, важна именно с этой точки зрения, а не с точки зрения объёмов торговли.

В таких вопросах экономический и политический смысл друг от друга неотделимы, но думаю, что с точки зрения влияния на рынок углеводородов это экономически вполне могла бы быть уж никак не абсурдная договорённость. Другое дело, конечно, как в Америке это трактуют: дескать, они делают важные шаги, идут навстречу Ирану, чтобы расширить свои собственные возможности, а воспользуется этим Путин, который тем самым, при помощи Обамы, получит ещё один инструмент воздействия на Америку. Так это представляется оппонентами Обамы.

Владимир Сажин, старший научный сотрудник института востоковедения РАН, профессор:

Отношения России с Ираном неоднозначны. По некоторым вопросам мы солидаризируемся, по некоторым — не сходимся. И конечно, дискуссия по «ядерной проблеме Ирана» чрезвычайно сложная. Я вообще считаю, что сейчас в мире две основные проблемы: — сирийская и ядерная проблема Ирана. Самое интересное, что Иран задействован и в том, и в другом случае. Если говорить о ядерной проблеме, то Россия, конечно, не допускает даже возможности создания в Иране ядерного оружия. Это аксиома. В этом отношении мы придерживаемся одной позиции и с США, и с большинством мирового сообщества. Вопрос в том, как добиться того, чтобы у Ирана не только не было такого оружия, но не было и возможности его создать.

И что касается путей достижения этой цели — здесь мы и другие страны расходимся. Американцы и Западная Европа почти два года назад ввели очень мощные санкции, которые, по большому счёту, и заставили Иран пойти на определённые уступки, изменить свой взгляд на ядерную политику. И то соглашение, которые было достигнуто 24 ноября прошлого года, между «шестёркой» международных посредников (5 постоянных членов Совета безопасности ООН и Германия) и Ираном, я считаю, было прорывом в десятилетней истории иранской ядерной программы. Но это соглашение — промежуточное, как я понимаю, оно призвано только создать условия для заключения широкомасштабного, всеобъемлющего договора, который позволит снять этот вопрос с повестки дня мировой политики. Но для этого Иран должен доказать, что у него нет намерений развивать оружейное направление своей ядерной программы и сделать всё возможное, чтобы втиснуть её в рамки требований Совета безопасности ООН и МАГАТЭ.

С 2006 Совет безопасности ООН принял 6 антииранских резолюций, четыре из которых содержали санкционные меры, правда, за исключением последней, наиболее жёсткой, резолюции 19-29 от 2010 года, они все были довольно мягкие и Иран в открытую над ними смеялся. Но те меры, которые ввели уже США и Евросоюз в нефтяной сфере, банковской системе, страховании и транспорте, сильно подорвали экономику Ирана, для страны, которая пополняет свой бюджет и строит свою финансовую политику на основе экспорта нефти, эти санкции были серьёзной проблемой. По американским данным, Иран потерял за два года почти 80 млрд долларов. По-моему, то, что пост президента в Иране занял такой относительно либеральный, по масштабам этой страны — даже реформаторский, политик, как Хасан Роухани, который, впрочем, остаётся вторым лицом после Верховного лидера, говорит о том, что перемены в Иране всё-таки происходят. Иранцы просто вынуждены идти на определённые компромиссы с мировым сообществом, «шестёркой» и МАГАТЭ для того, чтобы сохранить режим, поскольку дальнейшее усиление экономических санкций, о которых неоднократно заявляли США и Евросоюз, могут привести к краху власти. Поэтому это вынужденные шаги иранской администрации для того, чтоб сохранить режим и как-то выйти из сложного экономического положения, в котором они оказались. И те меры, которые были предопределены промежуточным соглашением, официально называющимся «совместный план действий «шестёрки», МАГАТЭ и Ирана» должны в течение 6 месяцев обеспечить условия для подписания всеобъемлющего соглашения.

Произойдёт это или нет — сейчас сложно сказать, потому что и в самом Иране многие недовольны компромиссами, на которые идёт Тегеран, и в США Сенат и даже многие однопартийцы Барака Обамы, демократы, выступают против какого-либо снижения давления на Иран. Но думаю, что всё-таки ситуация сейчас такая, что Иран вынужден согласиться с требованиями международного сообщества и ни шатко ни валко какой-то прогресс в этом вопросе будет достигнут.

Сообщениям о сделке между Россией и Ираном я, честно говоря, очень удивился, и пока что у меня нет ему логического объяснения. Скорее всего это какой-то пробный шар, запущенный со стороны Соединённых Штатов, поскольку наиболее напряжённая, не будем говорить, борьба, но, во всяком случае, политическое противостояния в отношении этой проблемы наблюдается именно там. Хотя ещё раз подчеркну, что и в самом Иране есть противники любых шагов навстречу международному сообществу.

Что тут можно сказать конкретно. До введения санкций Иран экспортировал около 2,5 миллионов баррелей в сутки, иногда больше, иногда меньше. Сейчас объем составляет всего 710-715 тысяч баррелей. И 500 тысяч, о которых говорится в этом гипотетическом соглашении, это только немногим меньше всего суточного экспорта иранской нефти. Это, конечно, очень проблематично. Во-первых, куда её девать? Я думаю, что в России нет инфраструктуры, которая могла бы достаточно быстро абсорбировать такое огромное количество нефти. А потом, интересно, в обмен на какие российские товары Иран согласился бы на этом бартер? Тоже непонятно. Надо сказать, что, несмотря на сложнейшее экономические положение, голода в Иране нет. Там высокие цены, но голода как такового нет, и я не думаю, что есть большая необходимость поставлять туда то огромное количество продовольствия, которое можно приобрести за 500 тысяч баррелей в день.

С точки зрения иных товаров — тоже вопрос: чем Россия может заинтересовать Иран? Товарооборот Ирана и России на протяжении последних лет был довольно низкий, если не сказать вообще ничтожный по отношению к экономикам этих стран. Он доходил до 2 с небольшим миллиардов долларов в год, и Россия не поставляла товары, в которых была бы так уж заинтересована Исламская Республика Иран. Поэтому для меня просто удивительно, что можно поставить в Иран за это огромное количество нефти?

Единственное, о чём стоит говорить, это военная техника и оборудование, но дело в том, что Россия скрупулёзно придерживается требований и санкционных резолюций ООН, принятых с 2006 года, о которых я говорил. А там сказано, что поставка вооружений и тяжёлой боевой техники в Иран запрещена. И Россия ни разу за всё это время ни одну из этих резолюций ни нарушала. Поэтому, ещё раз возвращаясь к этой удивительной информации, думаю, что это всё-таки какой-то пробный шар, который был выпущен накануне введения в действие достигнутой договорённости незадолго до 20 января. И если принимать во внимание сложную борьбу, которую ведёт президент барак Обама со своим парламентом в отношении Ирана, то это может иметь какое-то значение. Но реально, во всяком случае на сегодняшний день, я не знаю, как может осуществляться такой бартер, о котором столь много говорят, и, подчеркну, иранцы ведь дезавуировали все эти сообщения.

Владимир Дворкин, генерал-майор в отставке, бывший начальник 4-го ЦНИИ Министерства обороны:

Это соглашение необходимо рассматривать как первый шаг на пути окончательного решения иранского ядерного кризиса. На данный момент достижения можно считать достаточно существенными, поскольку Иран согласился ограничить обогащение урана на нынешнем этапе, а на первое время вообще его прекратить и отдать весь уран, уже обогащённый до 20%. Это во-первых. Во-вторых, расширятся возможности инспектирования ядерных объектов. Но здесь проблема в том, что именно будет отнесено к иранской ядерной инфраструктуре, для того чтобы инспекторы МАГАТЭ смогли её контролировать. Поскольку пока нет никаких сведений о том, что Иран ратифицирует дополнительный протокол 1997 года договора о нераспространении, а именно это соглашение позволяет контролировать незаявленные объекты. Это крайне важно, потому что деятельность по созданию ядерного оружия может проводиться очень во многих местах, исследовательских центрах, которые напрямую не связаны с ядерной инфраструктурой. В частности, до сих пор инспекторов не пускали на объект Парчин, где, по подозрению некоторых экспертов, проводились эксперименты со взрывными устройствами для ядерных зарядов.

Дальше всё будет зависеть от того, насколько это соглашение будет выполняться. Частичное снятие санкций, по-моему, незначительно. Насколько мне известно, всего лишь размораживаются иранские активы на ограниченную сумму, до 10 миллиардов долларов. Дальнейшее покажет, как Иран выполняет свою часть, как это будет воспринято парламентом и духовными лидерами, насколько они всё-таки будут пытаться реализовать свою оружейную программу. Чрезвычайно важно, конечно, то, что эти результаты достигнуты не благодаря резолюциям Совета безопасности ООН, который накладывал чрезвычайно мягкие санкции из-за сопротивления со стороны России и Китая любым жёстким действиям, а за счёт значительных более травмирующих мер, принятых ЕС и США.

Владимир Сажин, старший научный сотрудник института востоковедения РАН, профессор:

Иранской ядерной проблеме уже десять лет, и в течение этого времени с Ираном в разных форматах велись переговоры. Последние 7 лет — в рамках «шестёрки», то есть пяти постоянных членов Совета безопасности ООН плюс Германия, а второй формат — Иран-МАГАТЭ. Всё это время Иран активно наращивал свою ядерную инфраструктуру, что вызывало отрицательные эмоции у всей мировой общественности. Прежде всего — недовольство людьми, которые непосредственно занимаются программой. С 2006 года в рамках Совета безопасности ООН было принято шесть резолюций, осуждающих иранскую ядерную программу, и из них четыре содержали санкционные меры. Однако это не останавливало Иран на его пути к, как я считаю, появлению промышленной ядерной инфраструктуры, которая в потенциале, я подчёркиваю — в потенциале, могла бы быть основой для создания ядерного оружия. Такой была, и в какой-то степени остаётся цель Ирана.

В рамках Совета безопасности наиболее жёсткие санкции — это резолюция 19-29 2010 года, в которой было указано о невозможности поставлять в Иран тяжёлое вооружение и, конечно, любое оборудование и технологии, имеющие отношение к ядерной программе. Но наиболее чувствительными для этой страны стали санкции США и Евросоюза, которые были введены в прошлом 2012 году. Их целый список, но наиболее мощные идут по трём направлениям. Во-первых, нефтяные санкции в отношении закупок нефти у Ирана. Во-вторых, банковские санкции, то есть исключение Ирана из мировой банковской системы SWIFT, в результате чего он неспособен в полной мере осуществлять различные банковские операции с другими странами. И третье направление — против страхования транспортных средств Ирана в международных связях, имеется в виду прежде всего страхование нефтяных танкеров и другого транспорта такого назначения.

Эти действия очень сильно ударили по стране. Наблюдается и падение экономики, и падение жизненного уровня, сопутствующее этому недовольство населения. Конечно, Иран не Северная Корея, это мощная ближневосточная держава с большим запасом прочности, но всё равно в совокупности санкции имели очень большой эффект. Я скажу только о таком моменте: Иран каждый год недополучает около 40-50 миллиардов долларов, если считать все ежедневные трудности в отношении экспорта нефти. Поставки сократились в два раза, соответственно в два раза сократилась нефтедобыча и производство, что, в свою очередь, привело к закрытию многих предприятий в стране, росту безработицы и так далее. Это очень обеспокоило руководство страны.

Если кто не знает, главой Ирана, который решает все проблемы, является верховный лидер. Он и духовный, религиозный лидер, он же глава государства и он же верховный главнокомандующий. Сейчас эту должность занимает аятолла Хаменеи. Он всегда был негативно настроен по отношению к Западу и настаивал на продолжении «исламской революции» по всему миру. Но эти санкции немного охладили головы наиболее радикальный части его окружения, благодаря чему в высшем руководстве Ирана стали доминировать идеи, что нужно как-то решать вопрос, чтобы не погубить исламский режим совсем. В результате в июне этого года президентом стал Хасан Роухани, по иранским меркам, довольно либеральный деятель, реформатор. Выборы были достаточно открытые, демократические, и больше половины избирателей проголосовало именно за Роухани. То есть, как вы понимаете, населению надоела жуткая исламизация и конфронтация со всем миром. Но, я ещё раз подчёркиваю, без воли верховного лидера, Роухани президентом не стал бы никогда. Здесь соединилось желание большей части избирателей и необходимость для верхушки сохранить имеющиеся устои. Надо сказать, что президент в Иране — это второе лицо, он является как бы премьер-министром, формирует правительство и занимается текущей политикой, возглавляет исполнительную власть. А над ним стоит духовный лидер аятолла Хаменеи.

Так сложилась нынешняя ситуация: Роухани и его правительство, относительно, в масштабах Ирана, либерально-реформаторское, большинство членов которого заканчивали университеты на Западе, в США. Надо сказать, что многие из них работали в разных должностях ещё в правительствах президентов Рафсанджани и Хатами, тоже довольно реформистских, которые были до предыдущего президента Ахмадинежада, остававшегося в должности восемь лет. Моё личное мнение, что всё это вызвано исключительно экономическими санкциями, исключительно угрозами для правящей верхушки потерять бразды правления, а то, возможно, и привести к падению нынешнего режима.

Поэтому уже после начала президентского срока Роухани изменился и состав переговорщиков, и сам дух переговоров, и Иран пошёл на определённые компромиссы. Вообще компромиссы были с обеих сторон. Насколько я знаю, в соответствии с достигнутой договорённостью, которой ещё предстоит быть официально подписанной в торжественной обстановке, Иран должен прекратить обогащение урана до 20%, те запасы 20-процентного урана, которые уж есть, около 200 кг, должны быть дезактивированы, мощности по обогащению сокращены до 3,5%. То есть Иран обязуется не ставить новые центрифуги, занимающиеся обогащением, и притормозить это обогащение до 3,5-5%. Кроме того, Иран должен открыть для ежедневного, подчёркиваю, ежедневного контроля МАГАТЭ два главных ядерных объекта страны, Натанз и Фордо, которые, собственно, и являются заводами по обогащению. Это то, что можно сказать про урановую программу. Есть ещё плутониевая, а именно, реактор на тяжёлой воде в городе Араке. Он должен быть введён в строй в будущем году и способен производить до 9 кг оружейного плутония, из которого можно произвести одну ядерную бомбу. Известно, что атомное оружие можно изготовить из обогащённого до 90% урана или из оружейного плутония. В соответствии с последними договорённостями, работы в Араке прекращаются и объект передаётся под международный контроль.

Надо учитывать, что сегодня было заключено временное, предварительное соглашение, и всё, о чём я говорил, должно совершиться в течение шести месяцев. После этого, если всё будет нормально, между Ираном и остальным миром будет заключён уже постоянный договор о ядерной программе. Но это — вопрос будущего, а сейчас нужно проконтролировать, что будет делать Иран в соответствии с соглашением. За эти полгода оппоненты Ирана должны смягчить некоторые санкции, прежде всего — по части сотрудничества в области нефтехимии, автомобилестроения, разрешить Ирану закупать драгоценные металлы и другие ценности, что важно для торговли, возможны поставки запчастей к самолётам гражданской авиации, это целый комплекс мер. Но основные санкции пока не снимаются. Всё будет зависеть от того, как будет вести себя Иран эти шесть месяцев.

С самого начала исламской революции в Иране, то есть с 1979 года, в Иране была выдвинута концепция «ходкефайи», то есть самообеспечения. И Иран, в общем, с одной стороны, почувствовал эффект от санкций, но с другой — он старался, насколько это возможно, заменить импортные товары производством внутри страны. Конечно, не всё получилось, но такой путь был, и концепция сохраняется. Безусловно, Иран обладает хорошим экономическим потенциалом. Во-первых, залежи газа и нефти, по которым он занимает 2-е и 4-е место в мире, что даёт большие возможности. Кроме того, Иран находится на перекрёстке торговых путей: Север-Юг, Запад-Восток, он является и страной Каспийского моря, и страной Персидского залива и, соответственно, Индийского океана. Поэтому возможности у него, конечно, значительные. Здесь ещё надо добавить, что почти 80-миллионный Иран в целом обладает хорошей интеллектуальной базой, образовательный уровень там достаточно высок. Достаточно большое количество студентов и людей имеющих высшее и тем более среднее образование. Во многих направлениях, например, в нанотехнологиях, он занимает одно из первых мест на Ближнем Востоке и вообще в Азии. Поэтому, конечно, потенциал есть. Но сами понимаете, что сейчас, в XXI веке, развивать экономику без связей с внешним миром, с мировым рынком невозможно. Но если будет решён иранский ядерный вопрос — перед Ираном откроются широчайшие возможности развития своей экономики.

Андрей Кожинов, военный эксперт, журналист (Тель-Авив):

Все министры, которые сегодня говорили на тему соглашения, начиная от министра стратегического планирования, ответственного за разведку, министра обороны и вплоть до министра финансов, все представители правящей коалиции Израиля высказывались резко отрицательно. Даже премьер-министр сказал, что это соглашение — не историческое достижение, а историческая ошибка, поскольку иранцы получают фактически полугодовую отсрочку в виде размораживания санкций. Основная сфера — петрохимия и экспорт нефти — фактически выводятся из-под ограничений. Понятное дело, что пока там небольшие суммы в общей сложности, но ясно, что все международные фирмы сразу же ринутся на этот рынок. А сам по себе факт того, что соглашение подписано, как бы даёт Ирану легитимацию для того, чтобы продолжать обогащать уран.

Там есть несколько технических моментов, из-за которых в Израиле говорят, что договор фактически не будет иметь силу. Первый такой момент — это то, что Иран сохраняет за собой возможность обогащать уран. Да, только до 3,5 %, но при известных навыках можно обогащать и до 20%, что Иран уже продемонстрировал. Впрочем, американцы и другие страны, которые подписали соглашение, говорят, что весь уран, который уже обогащён до 20%, Иран обязался «переформатировать» либо в 3,5%, либо переделать в топливо для реактора, сделав невозможным дальнейшее обогащение до оружейного уровня в 90%.

Второй аспект: Иран не разбирает ни одной центрифуги, все существующие заводы по обогащению продолжают действовать. Значит, захочет правительство Ирана — завтра они разорвут договор и снова начнут обогащать до 20% и выше.

Третий аспект: Иран не допустил инспекторов или кого-либо из международного сообщества на военную базу в Парчине. А по данным, в частности, израильской разведки, именно в Парчине производились работы по изготовлению ядерной боеголовки.

Однако в Израиле признают вполголоса, что, да, есть и положительные моменты: фактически полная заморозка проекта плутониевого реактора в Араке. Это в принципе достижение. Но при этом в правительственных кругах говорят, что самим этим соглашением Иран получает полную легитимацию.

Обратите внимание, сегодня госсекратрь США Керри и президент Обама говорили, что Иран по соглашению не имеет права обогащать уран, хотя это не прописано нигде. А президент Ирана Роухани сразу после подписания заявил, что «мы добились исторической победы, мы имеем право обогащать уран, у нас этого не забрали». То есть уже с самого начала интерпретация соглашения неоднозначна и проблематична.

Министр иностранных дел Франции сказал, что Иран имеет право на мирный атом. Это замечательно, но проблема в том, что разработка мирного атома может привести и к военной программе. В израильском правительстве базисно не верят в честность иранцев, просто не верят. Десятилетиями Иран обманывал разными путями любой режим санкций, МАГАТЭ, ООН, тихой сапой строились центрифуги, обогащался уран, что изменится сейчас? Иран пошёл на попятную только из-за жёсткого давления. Это не означает, что, как только санкции будут ослаблены, Иран не вернётся на путь создания атомного оружия. Мало того, в Израиле не верят, что Иран отказался от плана создания ядерной бомбы. Все такие заявления — это тактика, а не стратегия, стратегически курс тот же.

Это что касается заявлений политиков, есть ещё экспертные круги. Эксперты видят больше положительных сторон в этой договорённости, по причине закрытия плутониевого реактора в Араке, так как плутониевый реактор — более прямой путь для создания бомбы. И тот факт, что Иран фактически впервые пошёл на то, чтобы беспрепятственно запускать инспекторов МАГАТЭ практически на все объекты, это тоже очень серьёзный шаг. С точки зрения экспертов, иранцы ещё раз доказали, что их правительство мыслит достаточно разумно и под определённого рода давлением они действуют на рациональной основе. С одной стороны, им нужно кормить народ, с другой — им нужна ядерная бомба. И сейчас они сосредоточены на выполнении первой задачи: кормить народ и максимально снимать экономическую блокаду.

Разведсообщество Израиля в ближайшие полгода будет заниматься тем, что попытается вскрыть любой иранский обман, уловки, отговорки и так далее. Есть подозрение, что через полгода Иран попытается избежать своих обязательств или дать другую интерпретацию соглашению, затягивать режим проверок, то есть предпринимать все те шаги, которые он предпринимал и ранее, но теперь у него будет легитимация, поскольку соглашение он подписал.

В общем, настрой не очень позитивный, но если смотреть на более широкую картину, Израиль остался почти что в одиночестве. Израиль и Саудовская Аравия, довольно странные союзники, требовали более жёсткого подхода к Ирану, и есть вся Европа, США, Россия и Китай, которые чрезвычайно довольны этим соглашением.

К чему это приведёт, насколько иранцы будут готовы действительно выполнять все пункты соглашения и работать над окончательным урегулированием вопроса — сложно предсказать. Через полгода они могут решить, что хотят ещё затянуть переговоры, кроме того, они ни разу не отказывались от идеи обогащать уран на своей территории. Они считают, что это их фундаментальное право. Но обогащение урана на территории государства означает, что там можно создать атомную бомбу в любой удобный момент.

Израиль настаивает на нескольких обязательных условиях. Первое — вывод центрифуг из Ирана. Даже не столько вывод, сколько разборка и закрытие заводов в Натанзе и Фордо, с тем чтобы обогащённый уран, уже имеющийся, несколько сот килограмм на уровне 20% и несколько тонн на уровне 3,5%, не мог быть обогащён до 90%. По сути Израиль хотел добиться абсолютной технологической невозможности для Ирана обогащать уран на своей территории. Закрытие всех подземных заводов, вывоз обогащённого урана за пределы территории страны. Израиль готов на то, чтобы другие государства поставляли Ирану готовое ядерное топливо для реактора, а отработанное топливо потом забирали. Было уже такое предложение, которое поддержала и Россия. Иранцы не пошли на это. Также Израиль требовал закрыть плутониевого реактора, и прекратить разработку всех баллистических ракет, способных нести ядерные боеголовки. Насколько это получится — непонятно.

Но Израиль вместе с тем прекрасно понимает, что, несмотря на все заявления про суверенное государство, имеющего право на самооборону — эту мантру всё время повторяют американцы, — сейчас трудно представить ситуацию в ближайшие полгода, когда Израилю придется действовать в одиночку, не имея веских доказательств против Ирана. Причём таких, в которые поверят и все страны «5+1».

Владимир Дворкин, генерал-майор в отставке, бывший начальник 4-го ЦНИИ Министерства обороны:

Всё время меняются оценки этого события, сейчас, например, хотят создать трибунал. И не учитывают того обстоятельства, что с решением о бомбардировке было связано два момента. Во-первых, желание посмотреть на результат и показать всему миру, в первую очередь Советскому Союзу, что у США существует такое мощное оружие. А во-вторых, стремление избежать колоссальных потерь среди американских солдат, которых пришлось бы принести в жертву в случае необходимости оккупировать японские острова.

Николай Сванидзе, тележурналист:

Это было совершенно другое время и совершенно другая ситуация. Ещё никто не понимал, что такое ядерная бомба, люди играли с ней, как младенец с огнём, не осознавая, какой мощи оружие они изобрели. И как у ребёнка есть соблазн сунуть пальчик в огонь, так и в этом случае было искушение попробовать, а чего эта штука стоит.

Тем более что шла война. И в Белом доме, в мемориальном кабинете Трумэна, до сих пор можно увидеть бумаги, которые ему тогда клали на стол. В них идёт расклад числа жертв с американской и японской стороны в случае сброса атомной бомбы и в случае, если она сброшена не будет и война продлится ещё какое-то время. Неизвестно, в каком случае потерь было бы больше, судя по этим бумагам — при продолжении войны. Потому что конвенциональным оружием во Вторую мировую было уничтожено несколько десятков миллионов человек, без всякой атомной бомбы.

Тем не менее, это была страшная трагедия, причём трагедия не только японского народа, а общечеловеческая. Но, хотя заслуги Гарри Трумэна в этом нет, именно эта трагедия во многом послужила прививкой от использования ядерного оружия. Наличие атомного оружия в ходе очень продолжительного противостояния между советским блоком и западным сдерживало стороны от превращения холодной войны в «горячую». Бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, показали человечеству, что это рубеж, который переходить нельзя.

Поэтому сегодняшняя годовщина — двоякая. С одной стороны, это память о трагедии, страшной трагедии. Но, с другой стороны, бомба объективно сыграла роль «прививки». И делать из этого шоу и грозить кому-то военным трибуналом… Конечно, нельзя в данном контексте употреблять слово «смешно», потому что сам контекст очень серьёзный. Но сами по себе такие угрозы совершенно конъюнктурные и, понятно, с чем связаны.

Алексей Арбатов, политолог:

Северная Корея опять осознанно обострила отношения, для того чтобы решить свои внутренние проблемы. Видимо, в политической верхушке там идут «разборки» между представителями отдельных кланов, а сам режим начал «разбалтываться» по мере того, как негласно допустили частное предпринимательство и производство, мелкую торговлю. Понятно, что из-за таких перемен монолитный тоталитарный строй начинает расшатываться. И чтобы его укрепить, необходимо периодически устраивать подобные кризисы для сплочения и, под предлогом военной угрозы, консолидации населения. Это происходит уже не в первый раз.

Параллели можно проводить любые, но то, что происходит сейчас в России и в Северной Корее — разные ситуации в разных странах с разным строем. Конечно, определённая часть элит в России пользуется напряжённостью как предлогом для того, чтобы «завинтить гайки» и усилить борьбу с тем, чего они панически боятся — с «русским майданом». Хотя, на мой взгляд, такое развитие событий совершенно невозможно. Но страх, вызванный самозапугиванием, заставляет идти по пути консолидации общества со ссылкой на внешнюю угрозу. Это дежурный инструмент. Но Россия и Северная Корея всё-таки страны совершенно разного порядка.

Константин Асмолов, ведущий научный сотрудник Центра корейских исследований Института Дальнего Востока РАН:

Это обострение примерно такого же уровня, как обострения 2010 и 2013 годов, которые закончились ничем. Важный момент заключается в том, что стороны действительно пытаются договариваться. Если бы какая-то из них хотела другого, то вместо долгих переговоров, продолжающихся более суток, они сразу выдвинули бы невыполнимые требования, а потом хлопнули дверью со словами «смотрите, мы сделали всё, чтобы диалог состоялся, но эти негодяи были настолько недоговороспособны, что у нас не остаётся другого выхода, кроме как бомбить». Пока что этого не происходит, несмотря на то, что и та, и другая сторона активно нагнетают обстановку, готовятся к плану «Б» и бряцают оружием.

Понятно, что у этого конфликта нет прямого выгодоприобретателя, и даже если рассматривать версию провокаций, то это не Пхеньян, не Сеул и не Вашингтон, а определённые круги в южнокорейском генералитете. Можно представить себе простую ситуацию, безотносительно того, об армии какой страны идёт речь. У вас случился очень неприятный инцидент: два солдата на границе подорвались на мине и стали пожизненными инвалидами. Более того, в прессу уже просочилась информация, что они не были экипированы должным образом и были без миноискателей. И в корейской, и в российской, и в любой другой армии такое — повод для серьёзного служебного расследования. А теперь посмотрим с точки зрения потенциальной жертвы этого расследования: не удобнее ли будет списать проблему не на внутреннее разгильдяйство, а на происки врага?

Можно вспомнить, что инцидент на демилитаризованной зоне произошёл 4 августа. Представители местного командования сразу же сказали о непричастности КНДР к взрыву. А затем, только неделю спустя, 10 августа, Следственная комиссия заявляет, что Северная Корея причастна и в качестве улики демонстрирует кусочки разорвавшейся мины, которые теоретически должны были быть обнаружены сразу.

Так что если происходящее действительно превратится во что-то серьёзное, то это станет грустным и печальным примерам того, как рядовая попытка чиновников прикрыть свои задницы и перевести стрелки на врага привела к обострению противостояния. Потому что в ситуации, когда все стороны уже накрутили себя заявлениями в духе «мы не будем отступать» и «на любую провокацию мы будем отвечать немедленно», прийти к диалогу существенно сложнее.

Каждый подобный конфликт чуть-чуть повышает вероятность того, что «при раскачивании» лодка перевернётся. Взаимная демонизация ведёт к тому, что действия как одной, так и другой стороны трактуются наименее благоприятным образом. Что было с этим так называемым артобстрелом? Если бы у южан были серьёзные доказательства, они бы их сразу предъявили. А пока всё выглядит так: Сеул заявляет, что их разведка засекла факт стрельбы с северокорейской территории, были слышны три выстрела, но мы даже не знаем, куда всё улетело, а в качестве примера четвёртого предъявляем пулю из КПВТ. Это не совсем коррелирует с фразой «Северная Корея обстреляла Южную».

Алексей Арбатов, политолог:

США ликвидирует своё химическое оружие так же, как и Россия, правда, с опозданием по срокам, которое, впрочем, есть и у нас. Россия в этом отношении немного опережает, но не надо забывать, что американцы нам очень помогали в финансовом отношении. А мы им – нет, и хотя их запасы были меньше, сейчас они отстают. Но биологические и химические атаки со стороны Соединённых Штатов – это либо чисто теоретические предположения, либо они основаны на секретных данных, которыми я не располагаю. Я не читал, не слышал и не знаю ничего, что позволяло бы предполагать подобную угрозу.

Но разговоры об этом на официальном уровне, конечно, могут обострить обстановку. Американцы выступят с опровержением и приведут все факты предполагаемых нарушений, например, Конвенции о ликвидации биологического оружия 1972 года со стороны России, а до неё – СССР, которые они уже неоднократно приводили. В долгу они не останутся.

Всё это может быть связано с тем, что движение в сторону сотрудничества между Россией и США имеет немало противников, есть и попятные шаги, направленные на сохранение напряжённости. У нас много чего официально говорится со ссылками на американскую политику, хотя в их официальных заявлениях никаких подобных идей не прослеживается. Возможно, российское руководство обладает какой-то секретной информацией, недоступной общественности. 

Сергей Цыпляев, президент Фонда «Республика» (Republica):

Любые заявления, звучащие из Северной Кореи, надо многократно проверять и перепроверять. Потому что уже были прецеденты, когда КНДР устраивала запуск искусственного спутника, по имеющимся данным, пуск не получился, на орбиту не было выведено ничего — но всё северокорейское население слышало по радио музыку, которую, как им объяснили, транслировали со спутника. И утверждение о создании водородной бомбы так же может быть блефом, а не реальным достижением.

Но отмахиваться от этого полностью нельзя. Создание что ядерной, что водородной бомбы не супертехнологичная задача, как только становится понятно, как это делать, повторить могут многие. Это похоже на ракетную технологию: после того как становится ясен принцип, воспроизводить процесс не сложно.

Мощность водородной бомбы существенно больше, чем ядерной. Но дело не только в бомбах, важны ещё и средства доставки. Пока с этим у КНДР ситуация была не лучшая, хотя кое-что есть. В любом случае, положение становится всё более неустойчивым и рискованным, потому что никто сегодня не может отнести северокорейский режим к ответственным режимам. Возможно, ситуация будет теперь развиваться так же, как с Россией и Китаем: всё будет отслеживаться, страну обложат соответствующими санкциями и станут смотреть, пока режим не войдёт в естественную трансформацию. Этот процесс не за горами.

Сергей Цыпляев, президент фонда «Республика» (Republica):

На каждом испытании ядерного оружия в Корее мощность взрыва возрастает. Сейчас она подбирается к сотне килотонн, и это уже серьёзный боеприпас. Идут дискуссии о том, является ли это водородной бомбой или обычной ядерной бомбой с тяжёлыми элементами. Ясного ответа нет, но стоит исходить из того, что корейцы действительно испытали термоядерное оружие. Это означает, что КНДР шаг за шагом приближается к успеху сразу по двум позициям: созданию мощных боеприпасов и эффективных средств доставки, так как параллельно происходит разворачивание ракетной программы. И возникает вопрос, как на это реагировать?

Россия тут оказывается в двойственной позиции. С одной стороны, мы обеспокоены тем, что происходит в Северной Корее, насколько режим там управляем и не приведёт ли это к глобальному развитию конфликта, в который, как в Первую Мировую, будут втянуты все вокруг. Кроме того, Россия, как и СССР, всегда поддерживала программу нераспространения ядерного оружия в любых формах. Это был краеугольный камень нашей внешней политики и основной фундамент в отношениях с США.

Но в то же время возникает сложная дилемма, поскольку мы сейчас выступает за неограниченный суверенитет, осуждая любые вмешательства международных структур во внутренние дела государств. И встаёт вопрос, стоит ли нам и дальше ждать, чем это закончится, надеясь на санкционное давление? Потому что мировое сообщество рано или поздно встанет перед жутким выбором: мы либо и дальше накапливаем риски, либо пытаемся остановить развитие ситуации, пока не стало слишком поздно. Но это противоречит тому подходу, который мы поддерживаем. Сейчас звучат очень красивые заявление и с нашей стороны, и со стороны наших соседей: «Давайте сядем за стол переговоров, давайте обсудим». Но происходящее демонстрирует, что переговоры бесполезны. Очередное ядерное испытание является красноречивым ответом Ким Чен Ына — разговаривать он готов только с позиции ядерной державы.

Это та же проблема, с которой мы сталкиваемся в Мьянме. С одной стороны, есть факты, подтверждающие, что там происходит геноцид части населения, и есть концепция гуманитарной интервенции, поддерживаемая ООН. Но это вступает в противоречие с нашей позицией поддержки абсолютного суверенитета.